Значит, это жертва ради любви к нему! Но как только неведомое перестанет быть неведомым, то и жертва уже не понадобится. Ей на смену придет наслаждение.
Ее нагота, естественно, действовала на него. Ларри хотелось еще большей близости. Но Джеральдина должна знать, что последует дальше. И он провел рукой между ее бедер, слегка их разведя.
От этого прикосновения она снова оцепенела. Ларри снова положил ее ладонь на свой возбужденный член:
– Когда люди любят друг друга, он делает их еще ближе. – Он опустил ладонь Джеральдины между ее бедрами. – Он проникает вот сюда, в тебя.
Помолчав, она спросила, тихо-тихо:
– Как?
– Просто. Он сам входит туда.
– И тебе этого хочется?
– Так уж все устроено, – ответил он. – Так устроена любовь.
– Значит, это и есть любовь?
– О милая моя. Мама тебе ничего не объяснила?
– Она сказала, что я должна сделать все, о чем ты ни попросишь. Что мой свадебный подарок тебе – это мое тело.
– Верно. А мое тело – подарок тебе.
– Тогда давай, любимый мой, – прошептала она, – тебе достаточно сказать, чего именно ты хочешь от меня. Теперь я принадлежу тебе.
Ее покорность растрогала его. А мысль, что она готова удовлетворить любое его желание, невероятно возбудила.
Он лег сверху, мягко двигая бедрами. Поняв, чего он хочет, Джеральдина раздвинула ноги, испуганно задержав дыхание. Он осторожно потерся, опасаясь причинить ей боль. Но безрезультатно.
Он надавил сильнее. Ларри вспомнил, как занимался любовью с Нелл, как податливо она раскрывалась ему навстречу. Но в этот раз все по-другому. Тело Джеральдины – нежное и возбуждающее, даже слишком. Но Ларри оно не впускает.
– Мне нужно что-то сделать? – спросила она.
– Не бойся, – ответил он.
Ларри хотелось сказать: раскройся мне, прими меня, люби меня. Но он понимал, как она напугана, знал, что должен быть терпелив. Но его желание становилось все острее. Распаленному грубым инстинктом, ему хотелось взять ее силой, пока не поздно. Ларри толкнулся яростнее, и она приглушенно охнула. Его тотчас охватил стыд.
«По какому праву я ставлю свое удовольствие выше ее? У нас в запасе целая жизнь. Я уж точно могу подождать еще один день».
Он откатился в сторону, лег на спину рядом с ней.
– Ты закончил? – спросила она.
Ларри невольно рассмеялся:
– Нет, солнышко. Но это не важно. Мы оба устали. Будут и другие ночи.
Джеральдина молча лежала рядом с ним в темноте. Так прошло несколько минут, и Ларри решил, что она заснула. Но в следующий миг он понял по ее голосу, что все это время она беззвучно плакала.
– Прости, – сказала она.
– Милая, милая, любимая. Ты ни в чем не виновата.
– Я слишком глупая и ничего не знаю, – шептала Джеральдинаа. – Но я стану лучше, обещаю. Я буду хорошей женой.
– Ты уже хорошая жена, моя милая. Самая лучшая в мире. Вот увидишь, скоро все наладится. Это я виноват, не стоило так спешить. Но если я и спешил, то потому, что люблю тебя и очень хочу.
– Я тоже тебя очень люблю.
Поцеловавшись, они снова оделись и легли. Остаток ночи Ларри провел без сна. Джеральдина лежала рядом беззвучно и неподвижно. Но Ларри не был уверен, она спит.
* * *
Последние дни нормандского октября были золотыми от солнца. Джеральдина, волшебно прекрасная, не расставалась с Ларри, то прикасаясь к нему рукой, то склоняя голову ему на плечо. Французские слуги поместья Ла-Гранд-Эз, все до единого очарованные молодой парой, окружили новобрачных нежной заботой. Джеральдина старалась отвечать взаимностью, благодарила их, смеясь над своим произношением и кивая хорошенькой головкой.
– Qu’elle est charmante, – восхищалась прислуга молодой мадам Корнфорд. – Vraiment bien élevée![22]
По ночам им кое-что уже удавалось. Теперь Джеральдина прекрасно понимала, что от нее требуется, и выражала готовность угодить мужу. Но тело ее предавало. На третью ночь Ларри решил, что довольно осторожничать, и поделился этим с женой. Та кивнула, привычно добавив: «Если ты считаешь, что так будет лучше». Но, когда Ларри перешел от слов к делу, Джеральдина едва не потеряла сознание. Перепуганный Ларри оставил свои попытки и остаток ночи баюкал жену на руках. На следующее утро, обнаружив, что молодожены проспали, слуги шептали с улыбкой: «Qu’il est doux, l’amour des jeunes»[23].
В оставшиеся дни медового месяца Ларри был особенно нежен со своей юной супругой, а она льнула к нему все больше. Но напрямую о проблеме они поговорили только раз.
– Все наладится, правда, милый? – спросила она.
– Конечно наладится, – заверил он. – Нужно набраться терпения.
– Ты не слишком сильно во мне разочарован?
– Да что ты!
Он протянул ей руку через столик для завтрака, и она коснулась его ладони. Они улыбнулись друг другу – одними глазами.
– Я ведь так люблю тебя, милый. Я так счастлива, так горда, что вышла за тебя замуж, и я обещаю, что смогу сделать тебя счастливым.
– Ты уже сделала меня счастливым!
И в самом деле – она само совершенство. Притом что так молода: всего двадцать два года. Об этом легко забыть, глядя, как ловко она управляется с собой и окружающими. Неудивительно, что ее юное тело исполнено страхов. Со временем все наладится.
32
Вторая малышка с самого начала была паинькой: хорошо ела, хорошо спала и вообще радовалась жизни. Девочку назвали Элизабет – как королеву. С ее рождением жизнь Китти вновь пошла по кругу простых и неотложных забот: все прочие пришлось задвинуть в темный угол подсознания. А в центре этого круга царила розовощекая, пахнущая теплым молоком, радостно булькающая крошка Элизабет.
Памела радовалась куда меньше:
– Она похожа на мартышку!
– Зато какая милая мартышечка, правда?
– Правда, – буркнула Памела.
Прозвище приклеилось, и вскоре все называли новорожденную не иначе как Мартышкой, что со временем сократилось до Марты. Ее то и дело сравнивали со старшей сестренкой, причем отнюдь не к выгоде последней. Тут Памела и узнала, что сама она много плакала, отказывалась есть что дают и выбрасывала игрушки из коляски. «А Марту-то и не слышно, – повторяли все с восторгом. – Золотой ребенок! – с обожанием глядя на спящую малышку.
– Может, она умерла, – фыркнула Памела.
