На рассвете услышали крики и шум, выскочили из машин и увидели, что с гор спускаются какие-то люди. У каждого на плече палка, а к ней привязан узелок с вещами. Большинство этих людей были без обуви и без оружия. Подходя к нам они радостно махали руками, кричали «шанго» и жестами и словами объясняли, что они бойцы 8-й Народно-Революционной армии Китая. Через небольшой промежуток времени, эта армия, вооруженная оружием, захваченным у японцев, сумела очистить Маньчжурию от войск гоминьдана.
Мы снова двинулись вперед и, не встречая противодействия, заняли города Ванемяо, Таонань, Таоань. Боевой опыт и мощь Советской армии были таковы, что японцы и не могли оказать серьезного сопротивления. Передовому отряду было приказано как можно быстрее занять города Дальний и Порт-Артур и не допустить высадки там американцев. Когда мы вошли в Порт-Артур, наших войск, кроме воздушного десанта, там не было. Начальник штаба армии, прилетевший в Порт-Артур на самолете, приказал мне взять взвод саперов, выехать в военный городок одной из дивизий японской армии и принять ее капитуляцию. После этого дивизию своим ходом переместить на окраину города Дальний и организовать там лагерь военнопленных.
На одном автомобиле со взводом саперов в кузове мы въехали на плац военного городка. Тут ко мне подбежали два младших командира японской армии и на русском языке спросили, что господину офицеру угодно. Я сказал, что мне нужен их командир. Через несколько минут пришел пожилой полковник. Я объяснил ему цель своего приезда и приказал через два часа построить дивизию для совершения марша в район города Дальний. Сразу же возникла масса вопросов, которые нужно было решать немедленно. Например, кто будет охранять остающиеся в городке танки, орудия, боеприпасы, где взять продовольствие для питания и так далее.
Через два часа дивизия вышла из военного городка и ночью прибыла в указанное место. Военнопленные разместились в сооружениях барачного типа. Мы их не охраняли, ни одного случая побега из лагеря не было. Они боялись китайского населения больше, чем нас.
Василий Воробьев
гидроакустик
В 1943 году, шестнадцати лет от роду, я оказался в рядах Вооруженных Сил СССР — по путевке райкома комсомола был направлен в школу юнг на Тихоокеанский флот.
Я попал в команду, которая готовила специалистов по техническим средствам связи и локации. Больше всего мне понравилась работа гидроакустика, по ней я и стал специализироваться.
И вдруг пошел слух о наборе в команду по приему кораблей от союзной Америки. К союзникам, особенно к Соединенным Штатам, на Дальнем Востоке отношение было несколько иным, чем на западном театре военных действий. Там союзники долго тянули с открытием второго фронта, и в советских войсках восприятие их было несколько пренебрежительным; здесь же шли активные военные действия между США и Японией. Американцы принимали на себя удары нашего давнего врага. Все, даже мы, мальчишки, понимали, что и нам вскоре предстоит присоединиться к участию в этой войне. Но нам еще только предстояло вступить в битву, а американцы ее уже вели.
И вот в нашей учебке появились незнакомые офицеры, которые стали проверять нас на знание специальности; но, пожалуй, даже большее внимание уделялось пониманию военно-политической обстановки. Кому в шестнадцать лет не хочется увидеть далекие страны? Мы все пытались попасть в число счастливчиков. Я выиграл этот своеобразный конкурс. Произошло это в декабре 1944 года. Через несколько дней нас направили во Владивосток, где мы прошли короткий курс целенаправленной подготовки, после чего были посажены на транспортные суда.
Поход проходил в крайне тяжелых условиях: японцы вели войну с США и контролировали выходы в Тихий океан. Когда наш караван проходил через пролив Лаперуза, к нему подошел японский буксир. Досматривать суда японцы не стали, но у капитанов поинтересовались, что в трюмах. «Идем на Камчатку, везем муку, сахар и другие продукты питания», — ответили они. Только потом я осознал, какая опасность нам угрожала, узнай японцы об истинном грузе наших судов. Они легко могли отправить наш караван на дно. Японские подводные лодки сопровождали нас еще несколько дней, и мы не покидали трюмов.
Помимо японцев, нас изматывали еще и шторма, и пронизывающий северный ветер. Но все изменилось, когда на горизонте показалась узкая полоска американской земли. А вскоре мы уже швартовались в военно-морской базе, расположенной в бухте Холодной (штат Аляска). На пирсе были выстроены военный оркестр и шеренги американских военных моряков. Встреча была дружеской: мы братались с американцами, обнимались; жестами, обрывками фраз пытались найти общий язык. Встрече радовались не только люди; казалось, что набежавшие откуда-то собаки тоже ужасно рады. Когда, очумев от необычности, одна из собак залаяла, мой друг Женя Чумаков крикнул: «Братцы! Да она же лает по-русски!» Огромная толпа матросов и офицеров взорвалась хохотом.
С первых минут встречи у нас установились теплые отношения, которые бывают только между близкими друзьями. Этому способствовало еще и то, что, так уж исторически сложилось, американский и русский народы прежде никогда не воевали друг против друга.
Мы, лишенные на Родине достатка в результате войны, попали в изобилие продуктов питания и свободы общения. Но что удивляло нас больше всего, так это отсутствие на американском флоте, как и во всей армии, партийных организаций. Об этом мы, конечно же, говорили только между собой и под большим секретом.
Даже на первый взгляд, в американской армии было много поразительного. Сильно удивляла нас внешняя, я бы даже сказал — показная, демократичность: и генералы, и офицеры, и сержанты, и рядовые носили одну и ту же форму, отличавшуюся только знаками различия. Материал же, пошив и качество были одинаковыми для всех. Непривычно для нас было и то, что основная тяжесть подготовки личного состава у американцев была возложена на унтер-офицерский состав: офицеры только контролировали этот процесс, да и то — не очень строго.
Вскоре мы были расписаны по экипажам кораблей и стали жить на берегу в коттеджах (еще один повод для нашего постоянного восторга и удивления). С утра начинались интенсивные занятия по специальности. Первые лекции нам читали офицеры Военно-морского флота США. Это были высококвалифицированные специалисты, которые вкладывали всю душу в нашу подготовку. Переводчики едва успевали за ними.
Несмотря на современное огульное охаивание всего советского, в том числе и просвещения, необходимо сказать, что теоретическая подготовка наших моряков была высокой, что признавали и американцы. Помнится такой случай: в середине одной лекции майор Хикок обратился к аудитории с вопросом: «Господа, кто может рассчитать электрическое сопротивление участка цепи?» — и изобразил его на доске. Весь зал поднял руки. Не веря этому, наш лектор одного за другим вызывал моряков к доске, и, наконец, придя в восторг от их аргументированных, продуманных ответов, демонстрирующих четкое понимание физической сущности обсуждаемого вопроса, заключил: «Русские прислали инженеров, а не матросов».
Вечерами мы собирались в кубрике, и каждый делился воспоминаниями о доме, семье, родине. Мы привезли с собой пять советских кинокартин и бесконечно «крутили» их, причем не столько для себя, сколько для американцев. Особенной популярностью у них пользовалась «Волга-Волга». Однажды, начальник американской военно-морской базы тоже «завернул на огонек»; рядом с ним сейчас же сел переводчик, чтобы переводить реплики героев фильма. После перевода знаменитых куплетов: «Америка России подарила пароход: две трубы, колеса сзади и — ужасно тихий ход!» — он вдруг вскочил и закричал: «No! No, it…s not true — it…s propaganda!».[32]
