«Летели бы точно так же с Игорем и Гейдаром», — мрачно думала Ольга.
— А как звали того абрека? — наконец обратился к Ольге Костя.
— Гейдар, — ответила Ольга.
— Вспомнил я его, — сказал Костя, — встречались по одному делу. Надо же, жив остался, сволочь.
— А ты забудь всех сволочей, Костя, забудь, ну их! — хохотала в эйфории Рита. — Ах, какой у тебя муж, Ольга, а ты еще собиралась разводиться, вот глупая!
«И разведусь, — думала Ольга между приступами сводящей живот тошноты. — Вот только вылечу тебя и подам на развод».
8
Лето выдалось дождливым и пасмурным, ясные дни были наперечет, зато под конец лету словно стыдно стало, что оно обмануло ожидания людей, и с середины августа погода установилась жаркая и сухая. Легкий ветерок развевал пеленки, которые развешивала сушиться на веревке, протянутой во дворе между двумя яблонями, Ольга. Ольга была рада и жаре, и ветерку. Пеленки сохли быстро, а у нее была еще целая гора стирки: и Гошкины ползунки, и штанишки, и распашонки, и кофточки. Она замочила белое белье в корыте и побултыхала рукой, взбивая пену. С трудом разогнув поясницу, посмотрела на Гошку. Он сидел в специальной ванночке для купания, подаренной Ритой. В ванночке было такое приспособление, в виде обруча, не позволяющее ребенку уйти в воду с головой и утонуть, если мамаша занята более важными проблемами. Такими, как, например, стирка. Гошке нравилось сидеть в ванночке под жарким солнцем. Пожалуй, только в ванночке он и сидел спокойно, а так все лез, куда ему не следует, научившись ползать. И ползал и по деревянным половицам кирпичного маленького домика, сбивая половички, которые выкладывала для него Клава, и выползал на крыльцо, сползал во двор, сначала носом, потом, научившись, попкой, ползал, пачкая ползунки по дворику и даже в Клавин огород, где росли морковка, картошка, помидоры. Клава ахала: «Не ребенок растет — сущее наказание», когда Гошка выдергивал из земли морковку и втихаря пытался ее грызть четырьмя только недавно выросшими зубами, двумя верхними и двумя нижними. То же он проделывал и с помидорами, уже поспевшими, красными.
— Я попрошу Сашу, нужно привезти для него манеж, — сетовала Клава. — Он же отравиться может, заболеть.
— Ничего с ним не случится, он уже взрослый мужчина у нас, ему уже десять месяцев, — смеялась Ольга. — Пусть развивает мышцы. — И стирала потом выпачканные в земле малюсенькие одежки.
Гошка, лежа в ванночке, учился говорить. Конечно, слова у него не получались, какие-то звуки, совершенно неоформленные и непередаваемые на человеческом языке. Он урчал, верещал, как маленькая обезьянка, а потом ему надоели игрушки, плавающие рядом с ним, — желтая рыбка и красный слоник, — и он вытащил из воды свою пухлую ножку с маленькими смешными розовыми пальчиками и стал пихать ее в рот.
Ольга азартно стирала, стараясь быстрее покончить со стиркой и помочь Клаве, как она и обещала, с огородом. Что-то там нужно было прополоть. Ольга не знала что — в огороде работала только под Клавиным руководством. Во все стороны летели пузыри от стирального взбитого порошка, переливаясь радугой. Несколько пузырей достигли Гошки, и он попытался поймать их рукой — они лопались.
— Все равно не поймаешь! — весело крикнула ему Ольга.
Гошка улыбнулся ей, показав четыре зуба.
Этот домик в Подольске уже полтора года снимала Ольга вместе с Клавой, женой актера Белова. Клава любила хозяйство и твердила, что без собственных фруктов и овощей, где нет нитратов, нынче не прожить, и ей надоел московский шум. А Ольга после развода с Константином получила от него однокомнатную квартиру в районе Цветного бульвара — царский подарок на прощание, но там не жила. На работу беременной, а потом с грудным ребенком устроиться было невозможно, и она сдавала свою квартиру, а на вырученные деньги снимала полдома в Подольске и могла безбедно растить Гошку.
Костя легко согласился на развод, как только узнал, что она беременна. И их развели моментально, пока не было заметно беременности. Воспитывать чужого ребенка он не хотел. Так что Олины страхи, что придется заставлять себя жить с ним, не оправдались. Он, по собственной инициативе, занимался здоровьем Риты, а когда она вышла из санатория, сделал ей предложение и отказа не получил. Рита о ВГИКе и не думала, вспоминала о своем желании с ужасом и к нему всегда примешивалось воспоминание о Турции.
— Да не актрисой я хотела быть, жизни я красивой хотела, — говорила Рита.
Ольга считала, что они с Костей идеальная пара, но к ним в высотку на Красной Пресне не ездила никогда и вообще с бывшим мужем отношений не поддерживала, не могла простить его.
Рита заезжала, предлагала деньги, но Ольга знала, что они Костины, и никогда не брала их. Вот только от ванночки отказаться не смогла. Гошка купаться любил, любил подолгу сидеть в воде и возмущался, зычно ревя, когда из боязни, что ребенок захлебнется, вечно занятая хозяйством Оля вытаскивала его из корыта, в котором купала прежде.
Стоять, нагнувшись над корытом, было трудно — очень уставала спина. На стиральную машину Ольга копила, но накопить никак не могла. То одно нужно для Гошки, то другое, а скоро пойдет, и уже не засунешь в меховой мешок, сшитый Клавой, — придется покупать пальтишко, валеночки, зимнюю шапку.
Ольга присела возле корыта, отдыхая, попробовала, как Гошка, поймать мыльный пузырь. Первый лопнул в ее руке, а второй лег на ладонь, переливаясь цветами радуги. «Поймала радугу», — усмехнулась Ольга, вспоминая свои мечты. Радуга-удача. «Вон моя удача, в ванночке сидит и опять ногу грызет».
— Что же ты глупый у меня такой, Гошка, — сказала она и подсела к малышу. — Разве ножку можно грызть? Вот игрушки грызи сколько влезет, если зубы режутся. Глупый ты у меня. Внешне, так вылитый папа, а умом в маму пошел. Твоя мама столько глупостей наделала… — Как всегда при воспоминании об Игоре, у Ольги тоскливо сжалось сердце. Она так и не знала о нем ничего с того дня…
— Мама, мама, — радостно завелся Гоша, глядя на Ольгу круглыми карими глазами, у него впервые получилось осмысленное слово.
— Бедный Гошка, твоя мама говорит, что ты глупый в нее. Так у тебя двойная плохая наследственность. Знал бы ты, сколько глупостей твой папа натворил! — Около ванночки сел Игорь, вытащил ребенка, взял на руки, не обращая внимания на то, что с Гошки стекали потоки воды на его белую, в кремовую полоску рубашку, на белые летние брюки, так шедшие к его загару.
— Но ты не расстраивайся, парень, — сказал Гошке Игорь. — На чужих ошибках учатся, и ты будешь умницей, мы с твоей мамой ошибок наделали! Так что ты будешь умнейшим парнем на земле.
Ольга продолжала сидеть около ванночки — ей отказали и ноги, и голос. Как он мог так незаметно появиться? Но она же болтала с Гошкой, стояла спиной к калитке и вполне могла не услышать. Он пришел к ней, к ним… После почти двухлетней разлуки. Она никак не могла справиться с оцепенением, вызванным неожиданным счастьем. Надо же что-то сказать.
