Игрушка хмурых вод, я не могу, не смею,– о, неподвижный челн, о, слабость рук коротких! –ни желтый тот цветок сорвать, ни этот кроткий,что с пепельной воды манит меня, синея.На ивах взмах крыла колеблет паутину.Давно на тростниках бутонов не находят.Мой неподвижен челн, и цепь его уходитв глубины этих вод – в какую грязь и тину?
В начале июля он направил заискивающее письмо в Шарлевиль. Не могла бы мама приехать в Лондон?..
Мелькающие образы «Озарений» вызывают состояние ментального потока, вызванного повышенной температурой. Как должен вести себя разум Рембо, когда он болен? В инертном теле мощное воображение не обязательно будет утешением. Даже более радостные «Озарения» иногда застывают в каком-то апокалипсическом унынии.
«Тропинки суровы. Холмы покрываются дроком. Неподвижен воздух. Как далеки родники и птицы! Только конец света, при движенье вперед»[533].
Женские фигуры, которые появляются в стихах в прозе Рембо, связаны не только с любовью, но и с малодушным спасением[534]. Комфорт рассматривается как позорный наркотик, но обречение себя на мучения – горькая альтернатива без надежды на божественное вознаграждение:
«Возможно ли, чтобы Она мне велела простить постоянную гибель амбиций, чтобы легкий конец вознаградил за годы нужды, – чтобы день успеха усыпил этот стыд за роковую неловкость?
(О, пальмы! Сверканье брильянта! – О, сила! Любовь! – Выше славы любой, выше радости всякой! Как угодно, повсюду – демон, бог это Юность моя!)
Чтобы случайности научной феерии движения социального братства были так же любимы, как возврат к откровенности первой?
Но в женском обличье Вампир, который превратил нас в милых людей, повелевает, чтобы мы забавлялись тем, что он нам оставил, или в противном случае сами бы стали забавней.
Мчаться к ранам – по морю и воздуху, вызывающему утомленье; к мукам по молчанью убийственных вод и воздушных пространств; к пыткам – чей смех раздается в чудовищно бурном молчанье»[535].
Несколько дней спустя пришло письмо из Франции. Мадам Рембо была уже в пути.
Скоро все опять придет в норму.
Часть третья. 1874–1880
Глава 23. Голуби
Как медленно идет время, когда Артюра нет с нами!
Дневник Витали Рембо, 9 июля 1874 г.Утром 6 июля 1874 года Рембо чувствовал себя лучше. Он приехал к громаде вокзала Чаринг-Кросс, подобному кафедральному собору, с большим запасом свободного времени. Наняв носильщика, он прошел к платформе и стал ждать поезда, прибывающего из Дувра в 10 часов 10 минут.
Письмо, которое он написал, лежа на больничной койке, было своего рода договоренностью: он был готов начать все снова, как молодой джентльмен «с респектабельными связями». Его мать останется с ним в Лондоне до тех пор, пока он не найдет работу. Она должна привезти свои лучшие наряды на случай, если она понадобится ему в качестве «рекомендации достоинства». Как только она согласилась приехать, он отправил подробное описание маршрута с пояснениями, что именно нужно делать на каждом этапе: где поменять деньги, как укомплектовать багаж, на что обратить внимание по пути.
Артюр нашел чистый и тихий пансион недалеко от Сент-Панкраса в скромном, но респектабельном квартале Аргайл-сквер, по соседству со школой для девочек[536]. Комнаты были просторными, хорошо обставленными и выходили на поросшую травкой площадь. Весь дом, к изумлению Витали, был покрыт коврами, даже коридоры и лестницы. Рембо уже переехал туда. Впервые в жизни ему предстояло не только принимать гостей в качестве хозяина, но и нести ответственность за свою семью. Была распланирована программа быстрого осмотра достопримечательностей.
Следующие три недели жизни Рембо запротоколированы в дневнике его сестры Витали[537]. Ее замечания иногда считают недостоверными, потому что она просто передавала услышанное от других. Но именно это и делает ее описания столь ценными. Это также объясняет, почему этот дневник является самым жестко цензурируемым документом в истории биографии Рембо. Для тех, кто почитает Рембо как мученика подросткового бунта, семейный отпуск в июле 1874 года почти непристоен в его нормальности.
