Сонечка ничего не ответила. И только в ее светло-карих с зелеными крапинками глазах появилось такое неземное, нечеловеческое выражение тоски, что Юльке стало страшно.
Метель заметала дороги в скверах и парках, и Юльке пришла в голову мысль, что этот заснеженный день венчания напоминает ей пушкинскую «Метель», когда настоящий жених сбился с дороги, а к невесте в церковь приехал совсем посторонний человек, и в дальнейшем между ними возникло настоящее чувство. На мгновение, словно в дымке, перед ней появился образ Парамова, его добрая улыбка чувственных губ, его печальные глаза, в которых не было укора. Они светились бесконечной нежностью. «Прощай, — мысленно прошептала Юлька. — И вспоминай иногда обо мне». Он жил в придуманном ею параллельном мире, куда она так стремилась, где укрывалась от земных невзгод. И идеализированный Парамов тоже был придуман ею. Только сейчас Юлька поняла, что реальный мир, в котором она живет, может быть лучше и прекраснее другого, призрачного мира.
Как давно не видела Юлька такой радости в глазах мужа. Радости, сжигающей все лишнее, все ненужное на пути. Радости, которая высветила все лучшее, что было сокрыто в нем, и теперь это лучшее сияло солнечными бликами.
Они держались за руки, когда батюшка читал молитву над ними, и, волнуясь от сознания всей важности происходящего, часто путались и делали не то, что им говорилось. Процесс венчания и старые, как мир слова, которые произносились в их честь, произвели такое сильное воздействие на супругов, что пальцы их вздрагивали, когда они обменивались кольцами. Счастливые лица их детей, присутствовавших при церемонии, озаряли все вокруг своим сиянием. Как только все закончилось, Олеся, Олег и Илья первыми бросились поздравлять их, целуя, обнимая, говоря какие-то добрые слова, смысл которых не доходил до сознания супругов.
— Детка моя, теперь ты со мной навсегда? — спросил Волжин, выйдя из храма и понемногу приходя в себя.
— С тобой до конца жизни, — тихо сказала Юлька, ощущая тепло его ладони, сжавшей ее пальцы.
Волжин порадовался за себя и за жену, держа в руках первый изданный Юлькин роман.
— Детка, мне и в голову не приходило, что ты у меня такая талантливая. За такой короткий срок, да еще без отрыва от работы, да вдали от мужа сотворить подобное!.. Уму непостижимо.
— Это только проба пера. Не хвали меня слишком. Может, именно ты будешь первым, кто начнет меня критиковать. Большинство наших проводников говорят, что это женское чтение.
— В любом случае я прочту и откровенно выскажу свое мнение. Теперь ты запросто сможешь сменить сферу своей деятельности. Теперь у тебя есть увлечение, и надеюсь, оно даст свои плоды.
— Стас, только не говори так сухо, — мягко улыбнулась Юлька, опасаясь, что он снова заведет речь об уходе с летной работы и спугнет то трогательно-романтичное чувство, которое ее охватило.
— Тогда идем в душ, а затем в постель, — обнял ее Волжин и с нежностью поцеловал в беззащитный уголок губ.
Они лежали рядом, почти не касаясь друг друга, и каждая их клеточка и каждая их мысль были заполнены чистотой и нежностью.
— Стас, прости меня за все, прости, — положила она золотоволосую головку к нему на грудь и тихо вздыхала. — Я исправлюсь, я обязательно исправлюсь.
— Мне не за что тебя прощать, детка, — пытался успокоить ее Волжин. — Я же все понимаю. Человеку нужна любовь, и не только к другому человеку, но и к природе, к дому, к жизни, к тому, чем он занимается. Жизнь сложна, но если истина открывается тебе, то постичь эту жизнь несложно. Сложнее упрощать, чем усложнять. Упрощать — великое искусство, так же, как и «прятаться за глупостью — очень умная штука».
— Стас, ты знаешь, моя душа словно сбросила с себя все покровы, желая постичь новое таинство. Я вдруг захотела стать открытой, предельно откровенной перед тобой, совершенно искренней, — сказала Юлька и вдруг запнулась.
— Говори, детка, не молчи. Я тебя слушаю.
— Понимаешь, люди часто употребляют слова, которые я хочу тебе сказать, не задумываясь и так небрежно, что они теряют свою силу. Я не знаю почему, но слова эти утратили свое величие, и их стали произносить, как обычное «Доброе утро», — говорила Юлька, и Волжин видел в темноте мерцание светло-зеленых Юлькиных глаз, согревающих пустыню его души.
— Я не возражал бы каждое утро слышать от тебя эти слова, детка, потому что очень сильно тебя люблю, — касаясь пальцами ее губ, серьезно сказал Волжин. — А теперь произнеси мне их вслух, эти слова, ведь я так давно их не слышал от тебя. Может, я бываю немного грубоват, порой неуравновешен и не понимаю сложной гармонии тонкого мира, в котором ты обитаешь, но одно я знаю, что без тебя погибну. Выживу, конечно, но буду жить, как робот, загрузив себя работой и отойдя от всего земного и неземного, чтобы не думать, не вспоминать, не чувствовать…
— Что ты говоришь такое, Стас! Я же люблю тебя, — прошептала Юлька и заплакала.
— Господи, как же ты живешь с таким нежным сердцем, детка. Я все для тебя сделаю, все, что хочешь. Только не плачь. Я бывал жесток к тебе, часто не понимал, настаивал на своем. Прости меня. Ты не только женщина, ты человек со своими принципами, взглядами, интересами. И нужно с этим считаться. Я это понял. И не надо больше на меня дуться. Я только одного не переживу — если ты сломаешь себя на этой каторжной работе.
— Стас, не мучай себя. Давай обсудим это позже, не сейчас.
— Да, конечно. Прости.
Волжин снимал с нее невесомые покровы, и в душе его поднималась волна неведомой прежде тихой нежности. Ее тело не вызывало былой страсти, а представлялось ему произведением искусства. В нем было все — и горячий шелест лета, и лазурь небес, и свежесть весенней листвы, и багряные краски осени. Она словно сошла с полотна великого маэстро, выписанная фантастическими красками и полная сокровенной тайны, которую он стремился постичь.
— Стас, — шептала она, пробегая легкими руками по его жестким волосам, — я счастлива.
Сонечка с каким-то отрешенным видом и словно наклеенной улыбкой на лице навещала родственников, друзей, знакомых. И если бы те, кто знал ее очень близко, присмотрелись внимательно к Сонечке, то увидели бы в ней признаки внутренней борьбы между жизнью и смертью. И та, что в белом саване, постепенно наступала и пядь за пядью отвоевывала пространство, некогда принадлежащее той, что заразительно смеялась и озаряла все вокруг своим радостным светом.
— Юля, у меня к тебе просьба. Поехали со мной на родительскую дачу в Подмосковье. Я хотела бы пообщаться с тобой наедине, в тишине, среди сугробов и безмолвия, — попросила Соня, как только вернулась из Геленджика, где навещала свою бабушку.
Юльке показалось странной ее затея, но она приняла предложение подруги.
— Стас, я поеду с Сонечкой на дачу. Она, кажется, совсем не в себе. Я должна ее поддержать.
— Я отвезу вас.
— Я сама, Стас.
— Не надо, детка. Дорога очень сложная. Да и за городом может возникнуть необходимость расчищать снежные завалы. Я тебя не представляю с лопатой.
