Эдварда перевезли в больницу, где он вскоре и скончался.
— Маски, линз и лубка оказалось достаточно для создания иллюзии. К намеченному сроку я возвратился в поместье. Никто ничего не заподозрил. А потом я терпеливо намекал всем, что твое место здесь, так что Луиза вконец уверилась, что идея эта принадлежала ей. И именно она решила отдать тебе твою часть наследства, принадлежавшего тебе по праву.
Горькая складка перерезала его лоб.
— Цели своей я достиг. Ты была здесь, со мной, и я мог наконец нежно тебя любить, но в утро свадьбы пришло то злосчастное письмо Мэри, составленное в мае 1968-го…
Он взглянул на дочь блестящими от волнения глазами.
— Наипрекраснейшее воспоминание всей моей жизни: я веду тебя к алтарю…
Мари смерила отца неприязненным взглядом и вновь принялась упрекать его:
— Ты и вправду думаешь, что я расплывусь от счастья, потому что ты все это проделал ради меня? По какому праву ты все время лезешь в мою жизнь? Спросил ли ты: хочу ли я видеть тебя рядом с собой? Ты поступил по собственному желанию, и другие должны так делать? Но что для тебя чувства других, Райан? Какая наглость! Какое самомнение!
По исказившимся чертам Райана она поняла, что очень ранила его. И это доставило ей удовольствие.
— Нет оправдания всему, что я сделал, — хриплым голосом заявил он. — Если бы не любовь к тебе, которой жизнь надолго лишила меня. Я не могу заставить тебя за все это полюбить себя. Но по крайней мере обещай мне только одно. Единственное.
— Не выдавать тебя? — едко спросила она.
— Никогда не оставайся наедине с Лукасом.
Не ответив, она повернулась, подошла к машине и уехала, оставив позади его силуэт, уменьшающийся в зеркале заднего вида.
Лукас смотрел, как в тягостном молчании погружали гроб на паром. Марк Ферсен, ссутулившись, тихо плакал.
Лукас обнял отца за плечи:
— Ты выдержишь? Уверен?
Тыльной стороной ладони вдовец утер глаза и улыбнулся сыну — как он надеялся, ободряющей улыбкой.
— Я так хотел быть с тобой рядом в этом испытании, — ласково сказал Лукас. — Но я должен остаться, чтобы узнать правду, а особенно — чтобы уберечь Мари.
Слишком уж быстро пообещала она дождаться его возвращения, однако ему не верилось. Он знал, что она все равно пойдет допрашивать настоятельницу. Такого он позволить ей не мог.
Нетерпеливо ожидая, когда же Марк поднимется на паром, Лукас рассеянно слушал, как тот говорит, что понимает: его место сейчас рядом с молодой женой.
— Заботься о ней. И о себе тоже.
Бесконечная нежность, которую он читал в глазах Марка, привела самозванца в замешательство. Сколько он ни рылся в своей памяти, он помнил всегда только этого мужчину, а не своего отца, который бы так смотрел на него, с такой любовью, такой… абсолютной, полной, не требующей отдачи.
— Обещай мне не рисковать понапрасну, — проговорил Марк. — Как бы то ни было, ты мой сын. Кроме тебя, у меня нет никого, Лукас, я не уверен, что выдержу, если тебя не станет.
Ореховые глаза повлажнели, во взгляде самозванца появилось нечто, напоминающее боль и ненависть — к Лукасу, которому повезло иметь то, чего сам он был лишен.
Вдруг у него возникло неодолимое желание прижаться к этому мужчине, сжать в одном объятии все сорок с лишним лет.
С неловкостью неофита Лукас обнял своего отца.
Совсем позабыв, что торопится, он невольно продлил блаженные мгновения.
Мари остановила машину перед моргом и долго смотрела на пластиковый пакетик, в котором находился стаканчик.
Образы толпились в ее голове: безумные глаза Лукаса, мчавшегося на машину Эдварда, свадьба и ее «да», наполненное любовью, пистолет, направляемый на Кристиана, их страстные объятия, Вивиан, разбившаяся на камнях, труп Фрэнка в колодце, ласковые руки, мертвый близнец, и он, чудесным образом воскресший…
«Почему все кажется возможным, когда все становится невозможным…»
С пакетом в руке Мари направилась к входу в морг. В тот момент, когда она взялась за дверную ручку, взгляд ее упал на обручальное кольцо, которое Лукас надел ей на палец.
Неужели это было всего пару недель назад?
Вновь возникла дилемма. Упорная, стойкая. «В горе и в радости», — обещала она перед Богом.
Развернувшись, Мари направилась к урне для мусора.
Она собралась было кинуть туда пакетик, но рука ее замерла, когда послышался голос судмедэксперта.
Их взгляды встретились.
Поняв, что именно она хочет сделать, он состроил гримасу, как бы говоря: вам виднее…
Мари медленно пошла к нему.
28
Первые дождевые капли разбились на ветровом стекле машины, припаркованной на возвышающейся над перешейком дороге.
Скрестив на рулевом колесе руки, уткнувшись в них головой, Мари плакала.
Снаружи ветер усилился, под его порывами гнулись к земле папоротники, белыми барашками покрылось море, начавшее заливать перешеек.
Скоро полностью будет отрезан остров Химер.
Мари вытерла глаза и включила зажигание.
А недалеко отсюда, в недрах земли, в галерее почувствовались дуновения ветра и шум прилива.
Страницы, посеянные Лукасом, стали приподниматься, затем полетели очень далеко от своих мест.
Он ругнулся, обнаружив, что страница сорок два теперь следовала за страницей четыре.
Проклятый ветер!
Ветер…
Но ведь он поступал снаружи. Значит, вход был.
Тогда он сделал то, что делают моряки: стал держать нос по ветру.
Ведомый посвистываниями врывающихся порывов ветра, напоминающими зловещие птичьи крики, Лукас в конце концов наткнулся на основание вырубленной в скале винтовой лестницы.
Он поднял глаза и радостно вскрикнул, когда на лицо упали капли дождя. Оттуда, далеко сверху, небо протягивало ему руку.
Оживившись, он стал быстро карабкаться вверх, глотая по две ступеньки сразу.
Мать Клеманс рассматривала молодую женщину, пришедшую ее допрашивать, и ей показалось, что она опять видит Мэри, какой та была осенью 1967 года.
Ровным голосом монахиня подтвердила, что маленький Пьер и Мэри Салливан дружили. Но ей ничего не было известно об имевшейся у него пряди ее волос.
— Но вас, дочь моя, ввели в заблуждение. Не отец поместил Мэри в этот монастырь, а ее мать, Луиза, ваша бабушка.
Зеленые глаза округлились. Значит, это Луиза решила разлучить Мэри и Райана…
Мать Клеманс вывела ее из заблуждения:
