Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
Что правда, то правда. Леман занимался самыми щекотливыми делами. В 1930 году ему была поручена «разработка» советского посольства и противодействия советскому экономическому шпионажу. Его знал и ценил новый прусский министр-президент Герман Геринг, взявший Лемана во вновь созданное гестапо. В начале 1933 года гестапо посетил Геринг. Он просил чиновников не относиться враждебно к национал-социалистам в своих рядах. Чиновники с участием Брайтенбаха подготовили в ответ письмо Герингу с благодарностью за выраженную им уверенность, что сотрудники отдела и впредь исполнят свой долг. К Брайтенбаху стали обращаться с предложением вступить в нацистский союз чиновников. Агент, однако, не спешил с ответом.
И только 20 апреля 1934 года, в день рождения Гитлера, Леман был повышен в чине, а в мае принят в СС с правом ношения значка. О возможностях, открывшихся для советской разведки, говорит лишь такой факт: 30 июня 1934 года Леман был в свите Геринга и в Москву пошла быстрая, точная информация о «ночи длинных ножей»…
Приехавший в 1934 году в Берлин Василий Зарубин хорошо сработался с Брайтенбахом, причем на совершенно деловой основе: не идеология, а ежемесячная сумма 580 марок. Лемана, видимо, это устраивало, так как он вел скромный образ жизни. Его брак был бездетным. Жена унаследовала гостиницу и ресторан где-то в Силезии: там в случае выхода на пенсию Леман хотел открыть частное сыскное бюро. В Москве очень заботились о Лемане: помогли ему лечить диабет, а для пьяницы-коллеги, приведшего Лемана в посольство на Унтер-ден-Линден, обеспечили за русский счет поездку в Швейцарию, позаботясь тем самым и о соблюдении конспирации.
Сведения Брайтенбаха поистине не имели цены. Не говоря уже о том, что московские разведчики за 12 лет не имели ни одного провала (обо всех операциях гестапо шли предупреждения), в Москву тек поток информации и документов. В архиве Лубянки отчеты с подписью Брайтенбах составили 14 томов. В первую очередь он регулярно освещал деятельность политической полиции, гестапо и абвера. Затем, став по долгу службы наблюдателем за военной промышленностью и военным строительством, в Москву стал посылать данные о строительстве военных объектов. Для дешифровальной службы Лубянки он слал немецкие исходные материалы. И все это на высшем профессиональном уровне, исключавшем, по мнению Зарубина, дезинформацию или обман. Через Лемана шли практически все документы отдела IV-E. Если на имя Гейдриха поступали документы и сводки, то копии шли в IV управление, а тем самым в руки Лемана. Дальше все решал он и Зарубин.
Работать бы Брайтенбаху и работать — если бы не… Москва, где начались самоуничтожительные оргии. Был отозван и затем расстрелян легальный резидент Борис Гордон, отозвали подчиненного ему нелегала Василия Зарубина, но не расстреляли. Связные часто сменялись.
Как практически работала резидентура?
В декабре 1934 года в Берлин прибыл резидент-нелегал Василий Зарубин. В директиве Центра об установлении им связи с Брайтенбахом предлагалось продолжать освещение деятельности гестапо, направлять работу агента по линии сближения с работниками абвера, проработать вопрос о возобновлении получения от него документальных материалов. Круг вопросов, выясняемых через Брайтенбаха, продолжал расширяться. Зарубин встречался с Леманом лично, благо отлично знал немецкий язык и числился как чешский инженер Кочек. В конце ноября 1936 года Зарубин писал в Центр: «Брайтенбах за все это время в первый раз стал выражать некоторую нервозность, говорит, что обстановка у них внутри чисто военного времени. В связи с чрезвычайными мерами контроля над иностранцами он, видимо, боится, как бы мы не попали на заметку и его не подвели».
В этой связи Центр в одном из писем в январе 1937 года высказал сомнение в том, решится ли Брайтенбах предоставить нам годовой отчет гестапо, главу из которого об СССР он уже дал в кратком изложении. Зарубин отвечал, что «последнее время Брайтенбах прихварывал, обстановка действительно ужасно серьезная и натянутая, так что «иногда нормально и понервничать». Давать сейчас документы очень сложно, но он, — продолжал Зарубин, — делает это, когда может. В частности, годовой обзор он обещал, и я уверен, что он его даст».
После отъезда Зарубина связь с Брайтенбахом поддерживалась через содержательницу конспиративной квартиры некой живущей в Берлине иностранной гражданки, практически не владеющей немецким языком. Ее кличка была Клеменс, и она использовалась просто как почтовый ящик. Информацию передавал Брайтенбах мадам Клеменс. От нее документы забирали на первых порах сотрудник «легальной» резидентуры Эрвин, а с июня 1937 года его заменила Маруся — жена будущего известного разведчика Короткова, в резидентуре не хватало людей….
На квартиру к Клеменс Марусю сопровождал легальный дипломат Рубен — Александр Иванович Агаянц. Ему было приказано часа полтора отводить на проверку, на случай наружного наблюдения, и являться на встречу в строго назначенное время. В сентябре 1937 года Рубен докладывал в Центр: «Алексею. Лично. Брайтенбах является к Клеменс за полтора-два часа до встречи с Марусей. Мы сообщили через Клеменс Брайтенбаху о необходимости передачи материалов в таком виде, чтобы их можно было при случае разжевать… Клеменс недостаточно владеет местным языком, что несколько затрудняет общение с Марусей. Мы решили, что Маруся будет форсировать свои занятия языком с Клеменс пока самостоятельно».
В ноябре 1937 года в связи с отъездом Маруси в Советский Союз связь Брайтенбаха принял непосредственно сам Агаянц, который плохо владел немецким языком, в связи с чем Брайтенбах стал передавать информацию Клеменс для Рубена в фотопленке. В декабре 1938 года Агаянц после проведенной операции неожиданно умер.
Заметил беспорядок у опекунов и сам агент. Он писал в Москву: «Как раз когда я готов был заключить хорошие сделки, тамошняя фирма совершенно непонятным для меня образом перестала интересоваться деловой связью со мной». А весной 1939 года связь вообще прекратилась.
Сразу после заключения пакта Молотов — Риббентроп ведомство Берия встало перед почти невыполнимой задачей: само разгромив свою собственную разведывательную сеть в Западной Европе и уничтожив в ходе сталинско-ежовско-бериевских репрессий своих лучших людей, оно должно было начинать почти с чистого листа. В Берлин направился новый резидент, молодой и неопытный армянин Амаяк Кобулов, известный лишь как брат ближайшего сподвижника Берия Богдана Кобулова. И вдруг такая находка!
Сразу обратились к архивам 30-х годов. Они подтвердили: да, это наш человек по кличке Брайтенбах. В начале сентября 1940 года сотрудник резидентуры Александр Коротков встретился с «пропавшим агентом». 9 сентября 1940 года из Москвы последовала завизированная Берия шифровка, в которой писалось: от агента «нужно брать все, что находится в непосредственных его возможностях», подобрать связника и фотолабораторию для документов, которые будут поступать. Ожидания вскоре оправдались: стала поступать высокоценная разведывательная информация, включая, к примеру, текст доклада Гейдриха от 10 июня 1941 года «О советской подрывной деятельности против Германии».
Когда осенью 1940 года Александр Коротков восстановил контакт с Вилли Леманом, позиции Брайтенбаха еще более укрепились — он уже не полицейский, а хауптштурмфюрер СС, криминалькомиссар, сотрудник отдела IV-E, занимавшегося контрразведкой. В этом отделе Леман ведал защитой военной промышленности Германии, что в обстановке 1940–1941 годов делало его информацию исключительно важной. Можно понять, что о нем заботился сам Берия.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
