– Давайте знакомиться? Меня зовут Иван, а это – Андрей.
Разговор командиров как-то угас при виде хорошенькой, но почему-то грустной девушки.
Майя молча посмотрела на лейтенантов. Высокие, но с размашистыми движениями рук, резким запахом одеколона и громкой речью.
– Ой, какая гордая! Как же тебя звать?
– Девушка, давайте погрустим вместе!
Мысленно она поставила рядом своего Максима, усмехнулась получившемуся сравнению и захлопнула дверь в купе прямо перед носом бесцеремонной парочки.
– Что, пристают? – очнулся Фёдор, он почти не спал, так, подрёмывал.
– Да, пристают.
– Ты красивая, дочка.
Поезд подошёл к Смоленску, и в коридоре вдруг резко захлопали двери, послышался топот множества ног, раздались громкие голоса. Майя посмотрела, как машинально придвинул к себе вещмешок сопровождавший их сержант. Что же такое лежит там?
– Что случилось? – Она тоже вышла из купе.
– Война! Молотов выступает.
– Как, с кем? – Её сердце от страха упало в пятки.
– Известно с кем! С заклятым другом, Германией!
– Матка бозка! – произнесла мама и осенила себя крестом.
– Ничего, дочка! Били мы уже этих колбасников и ещё раз побьём!
В Вязьме, где паровоз минут двадцать набирал воду, они попали на митинг железнодорожников. Глаза немного рябило от обилия кумача, а с трибуны, где менялся один оратор за другим, доносилось:
– Новоявленных фашистских наполеонов наш народ разобьёт так же, как разбил настоящего Наполеона в 1812 году!
– Грязные фашистские собаки осмелились протянуть свою лапу на территорию нашей священной родины! Пусть пеняют на себя: их ждёт смерть. На удар врага мы ответим тройным ударом!
– Ну, теперь советской власти точно крышка. Немцы – народ серьёзный, коммунистов сразу всех на сук. А мы без жидов эх заживём…
Не только она обернулась, но глаза выхватили лишь пустое место, сразу заполненное толпой.
Паровоз набрал воды из водокачки и двинулся дальше, набирая скорость. Вновь мимо замелькали станции, деревни, поля, стены деревьев зеленеющего леса.
Мареева слушала обращение Молотова на улице. В управлении не сиделось, душно ей было, и не одной. Пусть там другие выясняют, кто прошляпил, кто не доложил и кто больше всех виноват!
Сейчас надо быть вместе с народом. Среди простых людей. Слушать, что скажут они, быть всегда вместе, в горе и в радости. Очень тяжёлая будет война. Не люди, а нелюди, винтики огромной бездушной машины напали на её страну.
«Граждане и гражданки Советского Союза!»
Сразу всё замерло. Оцепенело. На лицах растерянность. Что это, шутка? Нелепый дурацкий розыгрыш?
Женщина, стоя перед репродуктором, рыдала[229].
– У неё муж на западной границе. Пограничник. Надо же, позавчера только уехал.
– Гражданка, да успокойтесь наконец! – начал сердито выговаривать ей парень лет восемнадцати со спортивными значками на груди. – Двух месяцев не пройдёт – и он вернётся! Героем! Орденоносцем!
– Цыплёнок ты, вон шея тонкая! – бросил ему немолодой усач. – Горя ещё не видел! Ой, беда-то какая! – В его глазах стояли слёзы.
– Зато теперь мы им дадим! Теперь немецкие рабочие точно поднимутся и свернут кровопийцу Гитлера!
– Ох, наверное, сами и начали.
– Скажешь, что и города сами бомбили. Соломин, ты что, пива перепил? Думай, что за дурь несёшь!
– А что, ты вспомни, как с финнами было дело! Небось принялись по-тихому молотить Румынию, а отсюда бои и разгорелись. Но не знаю, как немцы могли прорваться в СССР. Явно вредительство или что-нибудь другое.
– Нет, ну вы слышали новость?! Вот будет номер, когда наши их взгреют!
* * *
Солнце уже медленно опускалось к горизонту, когда мимо окна вагона промелькнула вывеска «Одинцово». Скоро Москва.
И вот Белорусский вокзал. Поезд, подойдя к перрону, несколько раз дёрнулся и остановился.
Выйдя из вагона, гражданка Ненашева начала озираться. Максим же обещал, что здесь их обязательно встретят. Но никто не подошёл, а Фёдор, что-то буркнув на прощание, ушёл по своим делам.
Неласково встретила их столица. Впрочем, погода радовала – к вечеру зной ослабел, и стало полегче. Освещение уже включили, но солнце, закатившись за горизонт, ещё напоминало о себе заревом.
– Майя Ненашева? – Высокий военный, подпоясанный ремнём с портупеей, подошёл к двум одиноким женщинам, молодой и пожилой.
– Да.
– Документы при вас?
– Да, – вновь подтвердила она и нарочито медленно, чтобы скрыть дрожь в руках, протянула паспорт.
– Мне поручено вас встретить. Пойдёмте, у вокзала нас ждёт машина.
– Твой майор, похоже, большая шишка, – прошептала ей на ухо мать.
Но она заметила безразличные глаза шофера. Ему всё равно, куда и кого он везёт. Здесь, в Москве, они всем чужие.
После недолгой езды по улицам эмка, сделав несколько поворотов, остановилась перед старым, ещё дореволюционной постройки зданием. В управление их, естественно, не повезли, а воспользовались одной из квартир для оперативных целей, разбросанных по всей Москве.
Кухня была очень большой. Такое впечатление, что тут раньше была огромная квартира, а потом кто-то по неведомой прихоти взял и возвёл стену, отгородившую от остальных две комнатки метров десять-двенадцать и огромное место, куда стащили газовую колонку, плиту, мойку, ванну, стол и внушительный дубовый буфет, потемневший от времени, весь в пятнах облезшего лака.
Чёрная тарелка репродуктора, закончив пересказ новостей, теперь передавала какой-то бравурный военный марш.
Майя не знала, что позавчера здесь переодевался Леонов, идя на встречу с агентом, служившим в германском посольстве, который сообщил ему о приказе на полную эвакуацию и уничтожение документов.
– Извините, одну минуту. – Женщина средних лет в форме капитана РККА с орденом на груди разговаривала с кем-то по телефону. Её лицо сразу внушало доверие, пусть она немного хмурилась, зато глаза улыбались.
Мареева выглядела очень встревоженной. Содержимое конверта вызвало эффект «бомбы», и если она рванёт, то нет никаких гарантий безопасности людей, хотя бы видевших этот текст на нескольких страницах.
– Вы читали эти документы?
– Нет, Максим сказал, что это может мне серьёзно навредить.
– Вы его любите?
– Да.
– Тогда расскажите мне о нём очень подробно.
