Жанетта вернулась к себе с тяжелым сердцем. Она уселась перед зеркалом с гребнем в руке, стараясь смириться с мыслью, что потеряла Куинси навсегда, и пытаясь утешиться тем, что Жан-Клод получил по заслугам. Но горечь не проходила, постепенно пропитывая все ее существо.
Как жить дальше, если все кругом будут счастливы? Что ей стоило очнуться чуть раньше, когда еще не все было потеряно? А если Куинси уже на борту корабля, на пути во Францию? Если она никогда больше его не увидит? И это теперь, когда стало ясно, что любовь жива! Как нелепо, как глупо было думать, что можно прожить без любви! Как могла она в очередной раз своими руками оттолкнуть Куинси!
Слезы, еще недавно казавшиеся выплаканными, снова полились, из глаз. Жанетта отбросила гребень и уронила голову на руки.
Торопясь достичь берега, Жан-Клод не замечал одинокого всадника, неподвижной статуей сидевшего в седле у самой кромки воды. Ночь выдалась ветреная, поэтому он сразу продрог, стоило только подняться на ноги у берега. Прибрежные воды поросли ряской, дно было илистым, и ноги с чавканьем погружались в холодную грязь. Выбравшись на берег, он остановился перевести дух. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел его в таком виде – увешанным зеленью и илом! Назавтра весь Город будет над ним потешаться!
Жан-Клод встревожено огляделся и, к своему ужасу, обнаружил рядом верхового, в котором тотчас узнал брата. Он прирос к месту, остро ощущая свою наготу и беззащитность.
Однако уже через секунду он пожалел, что не стал объектом гнева. Куда более унизительным был смех, которым вдруг разразился Куинси. Чем дольше он смеялся, тем сильнее съеживался мокрый, грязный, покрытый ряской Жан-Клод. И вдруг словно молния озарила его память. Однажды он уже был выставлен на посмешище. Было что-то очень знакомое в этом смехе, в позе Куинси и во всей его повадке – что-то, что до этой минуты ускользало от Жан-Клода.
– Лис! – вырвалось у него.
– К твоим услугам, братец, – спокойно ответил Куинси, отвешивая легкий насмешливый поклон.
– Нет-нет! Я не верю! Не хочу верить! Этот дикий крик эхом прокатился по спящим берегам озера. Где-то с кряканьем снялась из камыша стая дремавших уток. Униженный и обесчещенный, Жан-Клод бросился бежать по дороге к городу, белея в лунном свете, как обезумевшее привидение. Все было тихо кругом, но он по-прежнему слышал пренебрежительный смех брата.
Куинси смотрел ему вслед и чувствовал, что отныне они в расчете. Он готов был благодарить Ральфа Джермейна, что тот не дал ему прибегнуть к насилию. Насилие не позволило бы ему восторжествовать над Жан-Клодом. Теперь тому предстояло жить дальше с памятью об этом унижении.
Куинси повернул лошадь к сходням «Марселя». Пароход, некогда бороздивший воды Миссисипи, был темен, за исключением двух слабо светящихся окошек второго яруса палубной надстройки – жилого этажа персонала. Ральф, вероятно, утешал Лоретту в ее потере. А Жанетта? Мысль о ней стерла улыбку с губ Куинси. Он решил, что на этот раз повернет все по-своему, любой ценой.
Спешившись и привязав лошадь к коновязи у сходней, он взбежал на нижнюю палубу. С каждым шагом в нем нарастало лихорадочное нетерпение, а с ним и решимость.
Жанетта не подняла головы со скрещенных рук, когда он переступил порог ее комнаты. Куинси захлопнул дверь, в два шага пересек комнату и поднял Жанетту с табурета. Не выпуская ее из объятий, он упал вместе с ней на постель и торопливо нашел ее губы своими, чтобы заглушить возможный крик протеста.
К его удивлению, Жанетта ответила на поцелуй с прежней пылкостью, обвила его шею руками, привлекая к себе. Она была в самом красивом гарнитуре Гретхен – в том, что так шел к ее аметистовым глазам. Глаза ее сияли от недавних слез, на губах блуждала полная нежности улыбка.
– Что изменилось? – прошептал Куинси, едва удерживаясь, чтобы не стиснуть ее в объятиях.
– Ничего. Я всегда любила тебя, Куинси Жерар! Веришь?
– Верю, – от всего сердца ответил он, прижимая к груди свою вновь обретенную любовь.
Эпилог
Солнце заливало щедрым светом уютный внутренний дворик одного из домов во Французском квартале Нового Орлеана. Чернокудрая малышка смеялась, наслаждаясь лаской солнечных лучей.
– Как ты думаешь, Гретхен была бы от нее в восторге? – спросила Жанетта, с нежностью прижимая ребенка к груди.
– Без сомнения! – заверил Куинси, пыжась от отцовской гордости. – Но в глубине души она, конечно, предпочла бы увидеть в твоей дочери больше хорошей породы. Это же настоящая цыганочка!
– Зато какая красавица! Она разобьет немало сердец, когда подрастет. Ведь верно, Гретхен Жерар?
– Держу пари, ты имеешь в виду конкретное сердечко, а именно малыша Джермейнов.
– Из Лоретты вышла превосходная мать, – задумчиво заметила Жанетта. – И малышка Гретхен ей очень по душе.
– Тогда у парня нет и шанса, – хмыкнул Куинси. – Это будет целый заговор. Как будто недостаточно того, что они вместе растут!
– Они так чудесно смотрятся рядом: чернокудрая, шаловливая смуглянка и белокурый, тихий, ласковый Ральф-младший. Он весь в маму, настоящий аристократ.
– Ошибаешься. Порой папина кровь сказывается в нем, да еще как!
Жанетта рассеянно улыбнулась. Она часто задавалась вопросом, как сложатся судьбы их детей в Новом Орлеане, вдали от родины их родителей. Впрочем, у малышей теперь своя родина – Луизиана.
Жан-Клод пока не мог похвастаться тем же, хотя и получил в жены свою богатую наследницу. Это был несчастливый брак, и детей в нем не предвиделось.
Как хорошо, думала Жанетта, что она сумела вовремя заглянуть в свою душу, в свое сердце. Без Куинси ей бы никогда не найти счастья. Вдвоем они обрели мир, независимость и благополучие.
Жанетта заглянула в черные глаза мужа, прочла в них благодарность и любовь и теснее прижала к груди маленькую Гретхен.
