Книга Град Божий - Эдгар Доктороу

* * *

Я стараюсь вспомнить все, что сказал Пэм, когда встал и взял в руки микрофон. Оркестр смолк, а Пэм стоя ждал, когда в зале наступит тишина. Блейзер его был распахнут, узел галстука ослаблен, на голове задорно торчал небрежно зачесанный чуб.

— Друзья, — начал он, — я не стану говорить о моем счастье, о моей молитвенной признательности Господу, да будет благословенно Имя Его, за то, что моя дорогая возлюбленная Сара Блюменталь сочла меня достойным ее внимания. Можете поверить мне, что всю оставшуюся жизнь я буду отдавать ей то, чем она одарила меня. Скоро я стану иудеем. Я обрету свое счастье, живя освященной жизнью рядом с ней, соблюдая заповеди и выполняя простые ритуалы, которые древние придумали для того, чтобы мы не забывали о своей ничтожности и стремились к восприятию возвышенного. Я стараюсь не употреблять сейчас слово единение, — сказал он, застенчиво улыбаясь, и несколько человек рассмеялись. — Однако поскольку официально я все еще христианин, то в данный момент я стою, опираясь на обе традиции, хотя традиции вне места, не правда ли? Получается, что я сижу на двух стульях? Это тоже неверно: стулья, лагери, противоборствующие стороны — все это следует преодолеть экуменическим разумом…

Он замолчал, задумавшись, и некоторое время размышлял. Гости беспокойно зашевелились. Сара, сохраняя полную безмятежность, сидела за столом среди родственников своего первого мужа и как зачарованная смотрела на Пэма. Двое ее детей прижались к ней с обеих сторон.

— Как бы то ни было, иудей, которым я уже почти стал, говорит, что, поскольку мое обращение утверждено раввинатом, мне нет больше нужды нести на себе бремя миллениума, который есть не что иное, как календарный конструкт христианской традиции, — этим я хочу сказать, что мне не надо рассматривать наступление нового тысячелетия как некое значительное событие, некий поворотный пункт, видеть в нем символический смысл, оглядываться назад или заглядывать вперед и, во всяком случае, верить в его значительность. С этого момента я стану придерживаться иного летосчисления, которое тоже, конечно, произвольно, но меньше нагружено мифами и не привлекает такого пристального внимания средств массовой информации.

Итак, тот факт, что мы с моей дорогой Сарой поженились в самом конце последнего столетия христианского миллениума, пожалуй, вообще мог бы не иметь никакого значения, за исключением того, что он заставляет нас подумать и вспомнить, что наша встреча, благословенная сама по себе и имеющая моральный резонанс, хотя бы потому, что она вообще состоялась, есть не что иное, как таинственный императив… Я хочу сказать, что заключение нашего союза целиком зависело от продолжающейся катастрофы нашего поколения, от кризиса времени, в которое мы живем, кризиса жизни наших отцов и дедов, что наш союз не мог бы состояться, если бы не пробудилась смерть, смерть детства, отца Сары, смерть ее дорогого, неустрашимого супруга, раввина Джошуа, отца ее сыновей — Якова и Давида… и, в более широком смысле, смерть искупления, надежды, смерть всего рода человеческого…

Итак, имея это в виду, молитва, посвященная календарному событию, может оказаться не такой уж неуместной. Я хочу вознести эту молитву как пока еще христианин и бывший христианский священник…

Господь Всемилостивый, да будет благословенно Имя Твое, я обращаюсь к тебе, пользуясь одной из наших звуковых систем щелчков, урчания, гортанных толчков и трелей.

В жизни предков всех присутствующих в этом зале играли свою зловещую роль многие чудовищные злодеи, они были и в нашей жизни, и в жизни наших отцов и матерей, дедов и бабок… Злодеи, унижавшие и убивавшие людей, несут коллективную ответственность за порабощение и ужасную смерть десятков миллионов человеческих существ. Продолжалось с возрастающим размахом убиение душ, пытки и муки уничтожения: в войнах и от геноцида, массы людей умерли насильственной смертью в нашем столетии, и само их количество говорит о том, что они обречены на забвение. А ведь они не поднимутся никогда, они не восстанут из могил, даже если мы призовем на помощь все воображение нашей христианской веры.

Я не стану входить в обсуждение вопроса о том, каким образом такой всемогущий, по общему представлению Бог, как Ты, допустил человеческую катастрофу, хотя Ты вряд ли мог похвалиться своим послужным списком и до двадцатого века. Но на это я скажу Тебе, что беспощадный и невообразимо жестокий геноцид, который потряс мир в этом веке, поставил под вопрос уважение к Тебе, а ничем не ограниченное уничтожение жизни заставило многих из нас в отчаянии проклясть Твое имя и опровергнуть само Твое существование.

Даже среди тех из нас, кто не оставил своей любви к Богу и остался верен неистребимому влечению к Твоей любви, даже среди них возникли подозрение, что все дело в Тебе, что Ты тоже часть проблемы. Люди используют Тебя в самых низменных своих целях. Кажется, Ты не сопротивляешься — никому из тех, кто возжелал Тебя и смог заполучить Тебя для любой, самой отвратительной, самой убийственной цели. Тебя покупают и душат в объятиях, как самую отъявленную и дешевую уличную проститутку. И мир, который Ты создал или который сам создал себя Именем Твоим, страдает не только от главных убийц нашего столетия, от надменных племенных вождей и правителей, но и от жалкой кучки остальных, тех из нас, кто обитает за кулисами и действует в символическом соперничестве со своим духом, пытаясь обогатиться за счет других, так что даже в наших самых демократических странах жизнь полна антагонизма, постоянно нарушается общественный договор и дело обстоит так, как будто мы договорились организовать не что иное, как конфедерации корыстолюбивых убийц.

И вот когда я думаю о главных убийцах столетия… всех этих диктаторах, деспотах, племенных вождях, генералах, полковниках, гордящихся своей праведностью министрах, беспечно убивающих королях и революционерах, которые отнимали у нас жизни и калечили наши души… то своим грешным сердцем и всем своим жаждущим и алчущим существом я понимаю, что они суть то же, что и умерщвленные ими люди, что они принадлежат моему роду, что они выкованы из того же материала по тому же генетическому коду, что и я… посмотрите на наше фамильное сходство — распознать его можно настолько безошибочно, что я плачу от ужаса и отчаяния.

Ты не находишь это суровым вызовом тебе, Господи, что мы причиняем друг другу зло? Что при всех теологических уловках и несмотря на моральную борьбу и интеллектуальный и технический прогресс, мы живем, охваченные злобой — тихой или взрывоподобной — но всепоглощающей? Не находишь ли Ты, что это непростительная Твоя ошибка, если мы по прошествии всех этих тысяч лет можем объяснить себя не лучше, чем Тебя?

Пэм сделал паузу, и в наступившей тишине он повернулся к столу, поднял стакан и выпил. Что это было? Вода, водка? Не могу этого сказать. Но времени у него было много, он хорошо держал аудиторию, в конце концов, он десятки лет говорил с кафедры и знал, что делает. Но я никогда не слышал его проповедей и был поражен так же, как и все другие. Я оглянулся и посмотрел на епископа, он сидел на стуле так, словно был привязан к нему веревками.

— Господи, если бы Ты дал нам доказательства настоящего ада, — продолжил Пэм, — не того изобретения нашего воспаленного воображения, а настоящего, в котором находились бы те, кто заслужил это, то я бы мог надеяться, что Ты таков, каким мы Тебя всегда принимали… Если бы Ты поселил чудовище Сатану в темную огромную вселенную, как некогда мы помещали его в наши подземные царства, и сделал бы его большим, холодным и таким тяжелым, чтобы ничто не могло ускользнуть из его ада, как ничто не может ускользнуть из черной дыры вселенной… если бы Ты создал его в полном противоречии с самим собой, в противоположности льда и пламени, покрытым жесткой коркой, но со слизистой противной кожей, — в этом месте Пэм бросил взгляд на группку детей у боковой стены, — и если бы Ты показал нам, как главные убийцы века, злодеи правители племен и наций, застывают и намертво примерзают к Сатане в его объятиях и он в течение миллиардов лет сдирает с их лиц кожу своим смрадным раскаленным дыханием и выблевывает на них мерзость, живых гусениц и навозных жуков, и медленно затягивает их в себя… и если бы Ты особенно позаботился о том крикливом, пучеглазом, скрежетавшем зубами провозвестнике немецкой национальной религии, и о том по-крестьянски хитром пророке русской революционной религии, и о том устроившем резню ублюдке, который был королем цивилизованных бельгийцев, и о том краснощеком кретине с румяными щеками и бесстрастным взглядом, который убивал людей в джунглях Южной Азии… а также и о заплечных дел мастерах из банановых республик, тиранах островов Карибского моря и Тихого океана, племенных головорезах Африки, исполнителях этнических чисток на Балканах, — и если бы для полноты меры бросил бы туда всех их банкиров и поставщиков оружия и верные им легионы насильников, палачей, карателей, разбойников, стрелков, автоматчиков, головорезов, похитителей из эскадронов смерти, строителей крематориев и комендантов лагерей смерти… и сделал бы так, что их собственные нечистоты так жалили и обжигали Сатану, что он бы расплавил смрадным жгучим дыханием часть своего льда, чтобы смыть с себя всю эту мерзость, а она только сильнее прилипала бы к нему, к его гноящейся коже и страдала бы все сильнее и сильнее, все более мучительно и медленно… в течение миллиардов тысячелетий проваливались в ледяное нутро, клетка за изуродованной клеткой… до тех пор, пока все эти двуногие твари не слились бы с Сатаной, живые и корчащиеся от мук в его черном ледяном чреве, навечно и навсегда… вот тогда, тогда, Господи, думаю, я смог бы остаться Твоим служителем…