В письмах ничего не было о самом Эйсбаре, только наброски нескольких сцен с вопросами: думаешь, так получится? а так? Идеи грандиозные — ничего не скажешь: пятидесятитысячная массовка течет как извилистая река длинным, длинным планом. Между быстрыми набросками мизансцен в его духе — одной жесткой линией — вкралась зарисовка скульптурной композиции, которая совершенно Ленни озадачила: она не предполагала, что такого рода сплетенья и позы имеют право на существование где-либо, помимо алькова влюбленных. Очевидно, рука Эйсбара перерисовала некий каменный барельеф, которому, похоже, немало сотен лет. Приписка мелкими буквами около рисунка гласила: «Деревня Каджухаро. 22 храма Камасутры. Говорят, строители храма спустились с Луны. Не кажется ли тебе, что в этих позах есть что-то одноразовое? Потом никак не разогнешься в первоначальное положение. Не верю, как говорит наш классик. А ты как думаешь?»
Ленни посмотрела на дату — думать бессмысленно: письмо было написано почти полгода назад. Впрочем, и полгода назад она не стала бы отвечать. Но… как ни странно, через традиционно холодный и отстраненный текст сквозила тоска. Он обращался к ней на «ты». И в этой непривычной фамильярности ей почудилось его желание близости. Или только почудилось? И в интонацию тоски вылилась злость на то, что в Индии все идет не так, как он хочет? «Это его дело. Забудь!» — сказала себе Ленни.
На исходе зимы князь Гогоберидзе устраивал прием по случаю окончания съемок серии о капитане Бладе, в которой сыграл одного из пиратов.
В программе значились шашлыки, а также пение а капелла и фейерверк. Хрусталь, серебро, шелковые скатерти… Палуба трехмачтового парусника, бывшего главной декорацией, превратилась в роскошную ресторацию. На столах змеились серебряные кубки. К верхушкам мачт прикрепили прозрачный занавес, который облаком обвил корабль, превратив его в шатер.
Прием был провозглашен как «маскарадный». Тема, конечно, пираты. Большинство гостей явилось с перевязанными черной ленточкой глазами. Но иные проявили фантазию.
— Александр Федорович, там госпожа Мелентьева из «Воскрешенных дважды» пришла в костюме… — Петя Трофимов, запыхавшись, пробирался сквозь толпу к Ожогину. — Она, Александр Федорович!.. Она…
— Что «она», Петя?
— Она одета только в веревки! По ее мнению, это костюм похищенной герцогини! А ведь над нами и так висит цензура! Здесь же писаки!
Стоящие вкруг Ожогина коммерсанты, приглашенные с целью демонстрации продуктивности щедрых вложений, оживились: где же эта, с позволения сказать, похищенная? Петя, чуть не падая от ужаса, топорщил глаза и показывал рукой: там! там! Ожогин добродушно махнул рукой, и купцы, откланявшись, проследовали для лицезрения «звезды» маскарада.
Поднявшись на капитанский мостик, Ожогин смотрел на толпу, бурлящую на палубе. Он и хотел увидеть Ленни, и не хотел. Уже несколько раз он просыпался ночью с ощущением паники — конечно, он ей не нужен. Еще ему было стыдно перед Ниной. Он по-прежнему покорно приходил по ночам в ее флигель, коротко целовал полные плечи, старался соответствовать ее любовному жару, но давно чувствовал, что и ее сильные губы, и пышное тяжелое тело стали чужими. Поглаживая ее волосы, подстраиваясь под ее дрожь, он думал о том, что забыл поставить подписи под двумя контрактами, потом переносился мыслями на строительство павильона для «Молчаливого солдатика» — о, эта серия про юного солдата Великой войны, воскресающего дождливыми ночами, чтобы охотиться на обидчиков тихих людей, на ней столько прольется слез! — одновременно целовал, как любила Нина, ее прикрытые веки и боялся признаться себе, что думает о Ленни. На самом деле он не мог себе представить, как прикоснуться к ее хрупкому трепещущему телу — ни малейшей идеи. Бестелесна.
Ленни, увидев Ожогина на мостике, вбежала к нему по трапу. Была она в тельняшке и матросских штанах. На шее болтался фотоаппарат.
— Александр Федорович! Приветствую вас! А Гогоберидзе нанял нас с Лурье для фоторепортажа, так что я здесь по служебной надобности. Вам придется меня подкупить, чтобы фото с госпожой Мелентьевой в веревках не попали газетчикам! Вы почему не в маскарадном костюме? — смеясь, болтала она.
Ожогин не успел ничего ответить. К ним подошел виночерпий, разливающий вино из громадного рога. Ожогин подставил стакан, сделал несколько глотков — вино было терпкое, старое. Он решил идти ва-банк. Но как?
Внизу, на палубе, стояла, глядя на них, Зарецкая. Ленни увидела ее и помахала рукой, приглашая подняться. Зарецкая кивнула, отвернулась и быстро пошла прочь. Только что она слышала разговор, поразивший ее. Досужие сплетни, вздор, ерунда, но… Две полуголые старлетки («Прости господи!» — фыркнула Зарецкая, проходя мимо) мололи чушь, попивая винцо.
— Послушай, крошка, — говорила та, что была голой сверху, — правда, что хозяин влюблен в ту мартышку? — и указывала бокалом на капитанский мостик.
— Влюбле-ен? — тянула слова та, что была голой снизу. — Да ты с Луны свалилась, крошка! Он давно сошел с ума. Вся студия только об этом и говорит. Таскает ей пледы в ротонду, чтобы у нее ножки не замерзли. Фу!
Зарецкая оцепенела. Кто-то, проходя мимо, приветствовал ее. Она подняла в ответ руку с бокалом и улыбнулась. Рука так и осталась поднятой. Губы, растянутые в улыбке, одеревенели. Она смотрела на капитанский мостик. Ленни увидела ее и помахала рукой. Ожогин, глядящий в этот момент на Ленни, даже не обернулся. И по этой детали, по его напряженной позе, по тому, как он склонял к Ленни голову, Зарецкая поняла, что все — правда. Из глубин сознания всплыло множество примет, признаков, мельчайших подробностей поведения Ожогина, случаев, которые она не хотела замечать, но которые теперь ясно говорили ей, что она потеряла его много месяцев назад. Она сорвалась с места и почти бегом устремилась куда-то, сама не зная куда.
Между тем на капитанском мостике к неудовольствию Ожогина собралась толпа.
— Посмотрите, это не Александр Грин прохаживается в носовой части? До чего же его «Алые паруса» популярны! Приторно сладкая история, однако сколько у нас любителей пить кофий с десятью кусками сахара! — гнусавила дама, утянутая в корсет. Ее шляпка была украшена корзинкой со свежими вишнями и персиками. Дама то и дело наклонялась, и ее спутники с радостью отрывали по ягоде. «Что за дура!» — с раздражением подумал Ожогин.
— Низкий вкус — проклятие нации, — забубнил в ответ толстяк с длинными неряшливыми волосами.
Ожогин растерянно улыбнулся и покрутил головой в поисках Пети, который обычно ловко умел объяснить ему, что вокруг за люди и как себя с ними вести. Но того поблизости не было.
— Это писатели из знаменитой местной коммуны, — шепнула ему на ухо Ленни, приподнявшись на цыпочки и обдав запахом легких духов, настоянных на аромате иноземного цветка. — Не обращайте внимания.
Писатели тем временем приветствовали печальную даму со стрижкой под Сару Бернар и маленького человека с желтой кожей и быстрыми птичьими глазами, который тут же впорхнул в разговор.
— Почему вы не даете снимать людям с другим менталитетом? — обратился он к Ожогину. — Тем, кто видит шелковую изнанку мира? Вы загубите русское кино. Во Франции в кино работает Сальвадор Дали, а кто из русских продюсеров пригласил Казимира Малевича?
