Книга Боевой вестник - Сурен Цормудян

Принц Леон окончательно потерял покой. Все мысли и чувства его занимала Инара, прекраснейшее из созданий. Поединки с Харольдом Нордвудом он проигрывал быстро и понимал, что это вспыхнувшие чувства к императорской наложнице сделали его слабым, однако ничего не мог с собой поделать. Ее глаза, ее робкая улыбка и божественный лик стали смыслом его жизни. Он и не замечал, какая тоска охватила Шатису. Войдя вечером в его покои, рабыня не бросилась на него с объятиями и поцелуями. Лишь сказала тихо, что письмо передано.

— Могу ли я быть еще чем-то полезна вам, мой принц? — отстранение добавила Шатиса, глядя мимо Леона, на пуховую перину, которую еще недавно они вдвоем усердно мяли.

— Она сказала что-нибудь?

— Нет. Просто приняла письмо.

— Благодарю тебя. Можешь быть свободна.

Похоже, именно такой ответ был самым неприятным для Шатисы. Она ушла, а Леон смотрел в пол и думал о письме. Не написал ли он чего-нибудь лишнего? Или, быть может, наоборот, не нашел правильных слов, чтоб Инара поняла его? Опять и опять он перебирал в памяти слова, что писала на тассирийском языке под его диктовку Шатиса:

«Моя Арпелия. Позвольте мне так величать Вас, но не оттого, что Ваше имя мне не по нраву. Напротив, Инара, Ваше имя ласкает мой слух и вызывает дрожь во всем теле. Но Арпелия — значит, что Вы для меня богиня красоты и женственности. Ведь именно это имя принадлежит самой прекрасной из дочерей Первобога. Но я ничуть не удивлюсь, если окажется, что Вы своей красотой превосходите даже ее.

Позвольте мне принести извинения за то, что Вам пришлось стать свидетельницей неприятной сцены — смертельной схватки с пленником, в которой я вышел победителем. Это не лучшее зрелище, недостойное Ваших прекрасных глаз. Но это мужское ремесло и дело чести. Я не желал бахвалиться перед Вами или кем бы то ни было другим. Ваш господин дал мне право решать судьбу пленников, и я предложил им свободу. Неразумный пленник ответил мне оскорблением, я вызвал его на честный поединок и даровал ему чистую и достойную смерть. Я знаю, что Вы думаете. Смерть, какая бы она ни была, это все-таки смерть. Уверять Вас в обратном, объясняя рыцарский кодекс, принятый в моей стране, я не намерен. Я намерен еще раз попросить у Вас прощения за увиденное Вами.

Но закончить свое письмо я желаю иными словами и об ином. Я желаю выразить Вам восхищение Вашей красотой. Я желаю, чтоб Вы знали обо мне главное. Где бы ни был я и где бы ни были Вы, в этой жизни или в другой, я навсегда буду Вашим верным и покорным рыцарем. Склоняю колено пред Вами, Богиня.

Будьте счастливы и никогда не ведайте печали.

Искренне Ваш. Леон Эверрет».

Леон даже не заметил, что Шатиса, выписывая последние слова аккуратными вензелями, тихо плакала. Он не замечал ничего. И теперь думал о том, не было ли лишних слов в том письме или, напротив, не оставило ли оно еще большее непонимание в сердце Инары.

Наступившая ночь не принесла облегчения. Принц понимал, что уснуть не сумеет и время до нового дня, когда он сможет вновь занять себя тренировками и хоть как-то отвлечься, будет тянуться невыносимо долго. Даже усталость не поможет ему заснуть. Мысли об Инаре гораздо сильнее. Сам не ведая зачем, он вышел из своих покоев и побрел по лестнице наверх — тем же путем, как и вчера, когда шел за Шатисой в предвкушении того, как увидит прекрасную императорскую читэнэри. Та ночь была для него волшебством. Но сейчас он брел один в пустоту новой ночи, думая увидеть лишь луну, уже почти полную. Оказавшись наверху, он похлопал по плечу соломенное чучело лучника и проворчат:

— Что, приятель, тоже не спится?

Затем он долго смотрел на свет в окнах покоев наложниц и на террасу, представлял, что Инара стоит там и взирает на него бездной своих черных глаз. Но терраса была пуста. Леон вздохнул и уставился на мерцающие звезды. Вот и Полярная. Одна, единственная. Путеводная. А вот и луна. Интересно, о чем или о ком тоскует, если вообще тоскует, Вэйлорд, глядя на нее в полнолуние?

— Задал бы ты мне сейчас трепку за то, что я посмел влюбиться в наложницу императора, старый волк. — Принц ухмыльнулся.

Взгляд его снова опустился на террасу. И сердце замерло, дыхание перехватило — там была она!

Опираясь на перила, Инара смотрела на него, чуть освещенного лунным светом.

— Я, видно, совсем обезумел, если она мерещится мне столь ясно… — прошептал соломенному чучелу Леон.

И понял, что никакое это не видение. Словно почувствовав его тоску и зная, что эта тоска приведет его на вершину башни, она вновь оказалась на том самом месте, где впервые предстала пред его взором без вуали.