— Прошу прощения, герр криминальдиректор, но то, что я сказал, — сущая правда. Ганц оказался здесь только потому, что нам стало известно об аборте, сделанном Лауре фон Клостерштадт. И аборт устроила бессердечная, простите, сука, именуемая мамашей Лауры. Она забеременела от Лео Кранца — знаменитого фотографа. Но тогда он не был знаменит, и аристократический радар Маргариты фон Клостерштадт его не улавливал.
— И вы полагаете, что это имеет непосредственное отношение к делу? — спросил Хайнер Гетц.
— Не прямо. Но мы вправе допустить, что убийце было известно о некоторых интимных деталях жизни семьи фон Клостерштадт, а в сказке «Рапунцель» красной нитью проходит мысль о внебрачной беременности. Поэтому я оставляю за собой право расследовать все возможные версии.
— Понимаю, герр Фабель, — мрачно произнес ван Хайден. — Но не могли бы вы попытаться хотя бы на словах проводить разницу между крупным гамбургским чиновником и подозреваемым? Ну да ладно. Что вы можете сказать в связи с последним убийством? Оно быстро становится новостью номер один в Гамбурге.
Фабель кратко рассказал о состоянии дел, не забыв упомянуть о выборе могилы, добавив, что считает это сознательной попыткой ввести следствие в заблуждение.
— Думаю, что вы совершенно правильно поступаете, избегая оказывать сильное давление на герра Фендриха, — заметил Хайнер Гетц. — Я навел справки в прокуратуре земли Шлезвиг-Гольштейн, и мне сообщили, что у них против герра Фендриха нет ничего, кроме подозрений со стороны единственного полицейского офицера. Мне не хотелось бы, чтобы все кончилось иском в суде в связи с необоснованным полицейским преследованием.
Ван Хайден уселся в кресло и, сплетя пальцы, водрузил локти на свой просторный письменный стол из вишневого дерева. Поза была несколько напряженной, и создавалось впечатление, что герр директор готов к каким-то решительным действиям. Но когда он посмотрел на Фабеля, по взгляду было заметно, что высший полицейский чин находится не только в другом месте, но и в ином времени.
— Когда я был маленьким мальчиком, я очень любил сказки братьев Гримм. «Поющее дерево» и все такое. Мне кажется, они мне нравились потому, что всегда были гораздо мрачнее обычных детских сказок. В них было больше насилия. Именно поэтому их любят детишки. Вы должны найти его, Фабель, — наклонившись вперед, произнес ван Хайден. — И найти быстро. С теми темпами, которыми действует этот маньяк, мы не можем позволить себе роскоши вести расследование не только месяцами, но и неделями. Он, если так можно выразиться, развивается чрезмерно быстро.
— Нет, — покачал головой Фабель, — Он не развивается, герр директор, а его безумие не возрастает. Все эти убийства были продуманы в мельчайших деталях заранее. Может быть, за годы до их совершения. Он работает в соответствии с тщательно разработанной программой.
Фабель замолчал, но по его тону было ясно, что он сказал не все, что собирался сказать. Ван Хейден это понял и произнес:
— О’кей, Фабель. Мы вас слушаем.
— Пока это просто внутреннее ощущение. Мне кажется, нам следует поторопиться еще и потому, что все произошедшее было всего лишь прелюдией. У меня такое предчувствие, что он готовится совершить нечто поистине грандиозное. Финальный аккорд. Что-то эпохальное.
Вернувшись в кабинет, Фабель снова извлек на свет свой эскизный альбом. Он перевернул листок, на котором суммировал все последние данные, и открыл чистую, девственно белую страницу. Лист бумаги словно приглашал поделиться с ним самыми свежими мыслями. Фабель начал с того, что написал на верхней кромке листа названия сказок, воспроизведенных убийцей. Под названиями он поместил слова, которые у него ассоциировались с каждой из сказок. Как и предполагал Фабель, чем ближе он подходил к последнему убийству, к «Красной Шапочке», тем больше возникало у него ассоциаций. Темы. Имена. Взаимоотношения. Бабушка. Мачеха. Мать. Ведьма. Волк. Он все еще работал, когда на его столе резко зазвонил телефон.
— Приветствую, шеф. Говорит Мария. Не могли бы мы встретиться с вами в Институте судебной медицины? Портовая полиция только что выловила из Эльбы труп. И еще, шеф. Если вы собираетесь на ленч, то я советую вам забыть о приеме пищи.
Каждый, кто умирает в Гамбурге без предварительного уведомления, оказывается в Институте судебной медицины. Всех, кто ушел в иной мир скоропостижно, не заручившись свидетельством от доктора, доставляли в морг института. Поэтому тело, к которому прикрепили груз и бросили в Эльбу, было первым кандидатом на пребывание в институте.
Едва войдя в помещение морга, Фабель ощутил запах, вызывавший у него отвращение и страх. Этот запах присутствовал в морге всегда. Это был тошнотворный коктейль из запаха дезинфекции и моющих средств с примесью легкого аромата смерти. Запах был едва уловимым, но он присутствовал здесь всегда. Смотритель провел Марию, Фабеля и комиссара портовой полиции (люди которого выловили тело) в холодное помещение, со стенами, состоящими из стальных выдвижных ящиков. Фабель с тревогой обратил внимание на то, с какой неохотой комиссар портовой полиции направляется к тому месту, где, положив руку на один из металлических ящиков, стоял смотритель. Парень уже видел тело, когда его вытащили из воды, и явно не испытывал желания повторно насладиться этим зрелищем.
— Он слегка смердит, — предупредил служащий морга, выждал секунду, чтобы дать возможность посетителям получше усвоить его слова, повернул ручку, открыл дверцу и выдвинул стальной лоток, на котором лежало тело. Их всех мгновенно окатила волна тошнотворной вони.
— Ну и дерьмо! — выдавила Мария и машинально сделала шаг назад, а Фабель почувствовал, как напрягся стоявший рядом с ним комиссар портовой полиции. Сам же он изо всех сил пытался побороть охватившее его отвращение и взять под контроль желудок, возмущенный видом и запахом лежащего на лотке трупа.
На металлическом поддоне находилось обнаженное мужское тело. Рост покойного составлял примерно метр семьдесят пять. Что касается телосложения, то определить его не представлялось возможным. Не поддавалось определению не только телосложение мертвеца, но даже и его расовая принадлежность, поскольку от длительного пребывания в воде тело начало распадаться и обесцветилось.
Большую часть распухшего торса покрывала изощренная татуировка. На сильно натянутой и покрытой буграми коже татуировка слегка поблекла. Тату состояло из сложных орнаментов и линий без типичных для уличной татуировки голых женщин, сердец, кинжалов и драконов. На коже, опоясывая раздувшийся торс, образовалась широкая складка с рваными краями. Длинные седеющие волосы покойного были стянуты на затылке в «конский хвост». Горло человека было рассечено. По характеру раны Фабель понял, что убийца нанес один боковой удар, но его удивило то, что кожа и плоть вдоль раны были словно изгрызены.
Но самый большой ужас внушал вид истерзанного лица. Мясо вокруг глазниц и губ было почти целиком сорвано, а то, что осталось, висело лохмотьями. За клочьями кожи и розоватой плотью проступали кости черепа. Покойник скалился в какой-то жуткой безгубой улыбке.
