во двор. Побродила, поиграла с братом и маленькими Посниковыми, поболтала с Алексейкой. Она уже решила возвращаться в дом, как появился Семён и сразу же бросился к ней.
— Дуня, я возле храма Покрова Богородицы видел маленькую девочку, похожую на твою подружку.
— Какую девочку? Какую подружку?
— Твоя подружка Мотя рассказывала, что у них со двора свели сестричку. Не помню, как её звали, но я уверен, что видел её здесь.
Дуня недоверчиво смотрела на Семена и пыталась сообразить сразу же несколько вещей. Белобрысых девчонок много и все они похожи друг на друга, а опознать кого-либо из них по старшей сестре невозможно, и даже она не решилась бы доверять своим глазам в столь сложном деле.
— Ну, что ты стоишь? — рассердился боярич. — Надо опознать её!
— Погоди, дай подумать. Не факт, что она сейчас там, где ты видел её в последний раз.
— Она там, — упрямо заявил Семён и лицо его стало каким-то жёстким, злым, неприятным.
— Фу, ты мне рожи-то не корчи, — поморщилась боярышня, — сколько можно учить тебя приветливости! Надо улыбаться, и тогда никто от тебя шарахаться не будет! А то как зыркнешь — все за мошну хватаются, думают, что ты к их добру прицениваешься. А ежели хочешь, чтобы они не рычали на тебя, а поступали так, как тебе нужно, то находи убедительные доводы.
— Я краденую боярышню нашёл, а ты даже посмотреть не хочешь, — обижено воскликнул он, привлекая внимание остальных.
— Ну, хорошо, пошли, — согласилась Дуня.
— Переоделась бы в нарядное, — посоветовал ей Семён. — Негоже тебе в простецком.
— Тогда надо возок брать. В своей шубе я далеко не уйду.
Волков задумался, потом отогнал любопытную дворню и зашептал:
— Не надо возок. Мы инкогнито.
— Чего?
— Ну, ты же сама говорила, что инкогнито — это…
— Я знаю, что такое инкогнито, но причём тут ты?
— Так я ж тайную разведку чиню.
— Семён!
— Что?
Дуня хлопнула себя по лбу и посмотрела на синее небо, спрашивая: «За что?»
— Все тут знают, что ты боярич Волк, приехавший в гости к боярам Посниковым.
— Я никому не говорил и шубу снял.
— А шапку? А куда ты возвращаешься после своих делишек? Люди всё видят и идут к Посниковым спрашивать, не дурак ли ваш московский гость?
— Чё? Прямо так и спрашивали? — насупился Семен.
— Нет.
— А, ну ладно, — облегченно выдохнул.
— Другими гадкими словами тебя называли, но боярыня отвечала: «Простите дурака, он головой ударился в детстве и чудит»
— Всё шутишь?
Дуня всплеснула руками, но Семён уже осознал, что его «инкогнито» провалилось и разведовательская деятельность была на виду. Всё же его учили скрываться в лесу, а в городе он вообще мало жил и непривычно ему.
— Ну, хорошо, я научу тебя как надо, — почувствовав воодушевление, объявила Дуня и побежала просить полушубок у дворовых. По её размеру не нашлось, но так ей показалось даже лучше. Для Семена она спросила другую шапку и получила сильно поношенную и чутка подъеденную молью мурмолку.
Переодетые, они еле успели ускользнуть от Афанасия и других сопровождающих. Радостная и предвкушающая тайную операцию по опознании пропавшей Ксюши парочка, быстро шагала по направлению к церкви.
— Она там милостыню просит, — сообщил Семён Дуне. — Представляешь, родовитую боярышню заставляют на паперти стоять! — скрежетнул он зубами.
— Погоди, может, это не она. А если и так, то сам знаешь, от тюрьмы и сумы…
— Ты не понимаешь! Она не для себя просит, а других нищих кормит. Там целая шайка.
— Так уж и шайка? — Дуня насторожилась.
В конце девятнадцатого века шайки нищих существовали и были ужасающе жестокими, намеренно калечащими детей, чтобы им подавали, но сейчас их быть не должно. Нищие могут сбиваться в группу, представлять некоторую опасность, но воровать детей…
— Ну, может, не шайка, — пошёл на попятную Волков, — меня прогнали оттуда.
— Прогнали?
— Злые бабищи подняли вой, а мне что, воевать с ними?
— Так ты там уже засветился?
— Чего я сделал? Не понял.
— Сеня, чем ты слушал, когда я тебе рассказывала, как колобки проводят расследование? Они во время работы остаются в тени, а как только их увидели, опознали или прогнали, то это и называется «засветился».
— А, точно!
— Сделаем так: я без тебя пройдусь и погляжу на светленьких девочек.
Боярич вынужден был согласиться.
Они вышли к нужной церквушке и остановились. Милостыню просили всего несколько человек. Места было мало, да и служба сейчас не проходила.
Где-то в стороне проповедовал очередной расстрига, собирая народ, но скоро его погонят. Дуне хотелось послушать его. На её взгляд, он говорил всё то, к чему придут потомки, но сейчас церковь считает его речи вредными.
Дуня не спешила вставать на чью-либо сторону, понимая, что может кому-то и не нужны святые отцы, чтобы почувствовать Бога в душе, но подавляющее большинство нуждается в наставлениях.
И какую бы правду сейчас ни открывали расстриги, то была правда для личности, для повышения собственной ответственности перед богом, а для государства — ненужная ересь. С индивидуалистами оно не станет сильным и пропадет под напором стремительно развивающихся соседей.
Но Дуня не смогла бы никому объяснить свои мысли, потому что опиралась в своих рассуждениях на знания того, как проходили последующие века. Поэтому она ещё раз огляделась, вглядываясь в каждый уголок, но девочки среди просящих милостыню не было.
Дуня зашла внутрь церкви, купила свечку, прочитала благодарственную молитву. Ей было за что благодарить бога. Когда она вышла, то увидела крошечную фигурку в рубище, обходящую небольшую площадь. Худенькая малышка с распущенными белыми волосиками шла босиком по снегу с протянутой рукой и её жалели, подавали.
Дуня остолбенела. На улице мороз, а кроха… господи! А люди… они что же не понимали, что ребёнок раздет? Охают, подают, крестятся и уходят. На негнущихся ногах она подошла к девочке.
— Дуся, дай копеечку, — попросила она, — а то тётка заругает меня.
