Господин Некис взял в руку ложку.
– Это почему?
– Он внутри не только осина, но еще дуб и ольха.
Господин Некис хмыкнул.
– Конечно. Это все объясняет.
– Он вас обязательно удивит.
– Сист? – Господин Некис рассмеялся. – Возможно. Во всяком случае, мне хотелось бы надеяться. Пока он лучше управляется с посудой, чем с клинком.
Он склонился над миской.
Сист подоспел, едва Эльга расправилась с половиной ломтя, поставил стул сбоку, брякнул котелком, нацедил похлебки.
– Доброй еды, госпожа мастер.
– Долгой жизни, Сист.
Есть не хотелось, узор танцевал перед глазами, куда ни посмотришь, за что ни возьмешься – листья, листья, листья. Одни глядят исподлобья, как ершистый Ристак Руж, другие хмурятся, мнутся складкой, напоминая брови Осипа Башквица. Третьи и вовсе похожи на господина Некиса – твердо стоят разделительным строем. Некуда от них деться.
Эльга поводила ложкой.
Волокнистое мясо, поднявшееся со дна миски, походило еще на одно лицо. Крохотная травинка – один глаз, пустота – другой.
– Честно, я отошлю Башквицев назад, если вы не поедите, – сказал господин Некис. К губе у него прилип тонкий капустный лоскуток. – Я не шучу.
– Вы слышали когда-нибудь о мастере смерти? – спросила Эльга.
– А есть такой?
Эльга пожала плечами.
– Не знаю. Кажется, есть.
– Это вы ошибаетесь, госпожа мастер, – уверенно сказал господин Некис, сплюнув в ладонь то ли осколок кости, то ли твердый черенок. – Если мы говорим про мастеров, то, скорее всего, это просто великолепный мастер боя. Тот, что может убить противника с одного точного удара клинком, кулаком или просто коснувшись пальцем жилы на шее или особой точки между ребрами. Такие мне встречались. Возможно, ему поэтому и дали такое серьезное прозвище. Не удивлюсь, нет. Но некоторые глупцы, могу вам сказать, называют себя еще хлеще. Сокрушителями черепов, например. Костоломами. Вершителями. Кромсателями. Я встречал даже одного Великого Пронзателя. И все они были молоды и пьяны от первых успехов на дороге своего мастерства. Так что вы ешьте, ешьте.
Эльга кивнула.
– Я просто…
– Не важно, каков он, – сказал господин Некис. – Все дело в том, какие мы. Даже если ваш мастер смерти действительно страшен, разве это повод, чтобы бросить мне как воину защищать свой Край? Думаю, нет.
– Простите, – сказала Эльга.
Ей удалось затолкать в себя три или даже четыре ложки похлебки, сгинул, размылся, частично был съеден букет из мясных волокон, миска обнажила выщербленные стенки. Дно, конечно, не показалось, но господин Некис, кажется, удовлетворился и этим.
– Уфф!
Запрокинув голову, он по-местечковому выпил остатки своей похлебки и шумно выдохнул. У Эльги хватило сил лишь еще на одну ложку.
Порыв ветра принес сердитый лиственный шелест от забора, от лавок, от палатки. Ждут, ждут. Все собрались и ждут.
– Господин Некис, – решилась Эльга, – я, наверное, все. Мне бы сейчас обратно.
– А курица, жаренная в клубнях?
– Я не осилю.
– Нет, чтоб постараться. Неужели мне придется воевать с курицей за двоих? – Господин Некис посмотрел на Эльгу с легкой обидой и вздохнул. – Идите, госпожа мастер. Я же вижу, у вас одни листья в голове.
Эльга обрадованно соскочила со стула.
– Долгой жизни. Ой, доброй еды.
– Я приду посмотреть.
– Сколько угодно!
Солнце светило в глаза, ветер играл подолом. Башквицы толпились у приготовленных для них скамеек. Были там пять старух в платках, в широких, подвязанных на груди, расшитых малахаях; два старика в кургузых шеругах с рукавами и теплых штанах; два брата-близнеца лет семнадцати в простеньких свитках, с едва пробившимися темными усиками над верхней губой, глаза расставлены широко и бессмысленно поблескивают, как серые стекляшки; и были трое мужчин, основательных, бородатых, в свитках побогаче, раскрашенных на груди, головой у которых выступал знакомый извозчик Осип Башквиц.
Дети поодаль, кажется, те же, что носили листья, тормошили рябину и плевались из трубок диким горохом.
– Наконец-то!
Осип Башквиц, раздраженно кривясь, шагнул к девушке.
– Мы уже хотели уезжать, – сказал он, утирая шею свернутой в кулаке шапкой.
– Простите, – сказала Эльга.
– Чего теперь?
– Мне нужно, чтобы старшие сели первым рядом, вы – за ними, а на самую высокую лавку встали дети.
Ни один мускул не дрогнул на лице Осипа Башквица. Какая ни есть фантазия у госпожи мастера, а можно потерпеть, наверное, подумалось ему. Сколько тех дней осталось? Семь? Шесть? Можно, можно потерпеть.
– И долго нам так? – спросил он.
– До темноты.
– Дети не выстоят.
– Я начну букет с них, так что их можно будет отпустить раньше.
– Ясно. – Осип посмотрел на забор. – А это для чего?
– На этом я буду рисовать, – сказала Эльга.
– Нас?
– Вас.
– А Ружей?
– Их – с другого конца.
Осип Башквиц пошевелил челюстью.
– Как межа будет?
– Увидите.
Бородач фыркнул.
– Чего я в Ружах не видел? Кишок разве что.
Развернувшись, он шагнул к своим, рассыпая огненный ворох краснолистой ненависти к жителям соседнего местечка. Эльга не слышала, что он говорил, – в палатке с листьями она набивала сак, который, пожалуй, и вытащить наружу, чтобы не обрушить саму палатку, уже не представлялось возможным.
Листья в кучах шуршали, ластились, норовили коснуться пальцев. Предвкушали. Мастер, мастер, возьмите нас! – шелестели они. И нас! Мы ляжем без изъяна, мы умеем. Мы в такой узор сложимся – ахнете. Все ахнут!
Их потаенное, сладкое ожидание передалось Эльге.
Букет развернулся перед глазами – хоть лови из воздуха и тут же переноси на доску. Удивительная получится работа!
У готового забора – караулом – стоял воин. Еще один, на всякий случай, держался рядом с Башквицами, чтобы, видимо, пресечь любое покушение на Эльгу или на Ружей, если они здесь окажутся. Он упражнялся с мечом, выбивая из поставленной торчком колоды глухие звуки и желтую щепу.
Эльга вытянула сак и протащила его к забору.
Башквицы уже расселись. Осип расположился в самом центре. Дети при появлении мастера по негромкому окрику мгновенно взлетели на лавку, будто птицы на жердочку.
