жалею, что не могу откопать своего брата и несколько раз убить его за то, что он сделал с моей женой.
— На следующее утро он лишил меня девственности, — говорит она бесстрастным голосом. — Я попросила поесть, и он накормил меня своим членом. Он насиловал мой рот, мою киску, мою задницу. Это продолжалось часами, и было чертовски больно. Я звала папу, а Карло давал мне пощечины каждый раз, когда я произносила его имя, насмехаясь, что именно он преподнес меня ему на блюдечке в качестве обмена.
— Господи, Рина. Мне так жаль. Карло был животным. Диким, жестоким ублюдком. Если бы он уже не был мертв, я бы убил его за то, что он сделал с тобой, — слезы наворачиваются на глаза, и от боли мой желудок скручивается в узел. Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Я борюсь со своими оковами, хочу подойти к ней, даже зная, что я — последний человек, к которому она хочет прикоснуться, вновь переживая эти ужасы.
Когда она продолжает, в ее глазах появляется отсутствующий взгляд.
— Он называл меня мерзкой. У него был богатый запас креативных оскорблений в мой адрес. Ему было недостаточно унизить мое тело, он хотел разрушить мою личность. Он мыл меня в холодной ванне, прежде чем трахнуть. Но еще ему очень нравилось трахать меня, когда я была вся в порезах и крови.
— Хватит! — кричит Ренцо, хватая себя за волосы. — Я больше не могу это слушать! Какая же ты дура, что распинаешься перед ним!
— Ты знаешь, где дверь, — говорит она холодным тоном, не глядя на него. — Либо уходи, либо держи рот на замке.
Прислонившись головой к стене, он закрывает глаза и глубоко дышит, не делая ни малейшего движения, чтобы уйти. Я надеюсь, что он просто отвалит и оставит нас разбираться с этим в одиночку.
Рина обхватывает себя руками, все ее тело дрожит.
— Он снимал меня на видео и делал фотографии, чтобы поделиться со своими людьми. Иногда он позволял им трахать меня в награду. Он регулярно бил меня кулаками и пинал, когда я вызывала у него недовольство, — продолжает она. — Он столько раз душил меня чуть ли не до смерти. Использовал ножи и другие инструменты. К тому времени, когда меня спасли, вся моя кожа была в ранах.
Я вцепляюсь в подлокотники, с трудом сглатывая комок в горле.
— Шрамы на твоих бедрах, — выдавливаю я.
Она кивает.
— Он сделал это. Привязал меня цепями к потолку за бедра. И оставил висеть там несколько часов.
Боль, не похожая ни на что, что я когда-либо испытывал раньше, пронзает меня со всех сторон, и я хочу уничтожить весь мир за несправедливость. Почему кто-то посмел так поступить с маленькой девочкой? Я всегда знал, что мой брат — чудовище, но это… это… невозможно себе представить. Я пытаюсь сдержать слезы, но трудно оставаться равнодушным, слушая это.
— Операция, которую оплатил Саверио, позволила устранить большую часть повреждений на теле, но некоторые шрамы было слишком сложно замаскировать, — она смеривает меня убийственным взглядом, который пронзает мою кожу и проникает в самое сердце. — В основном я была игрушкой Карло, но Примо и твой отец тоже издевались надо мной.
Новый приступ ужаса накатывает на меня мощными волнами. Тошнота подступает к горлу. Во мне бушует столько эмоций.
Моя семья причиняла ей боль снова и снова, а я не знал.
Я не знал, что женщина, которую я люблю, королева, рядом с которой я лежу каждую ночь, так ужасно страдала от рук моих родственников.
Мне стыдно, что я Греко.
— Мне очень жаль. Я и так их ненавидел, но сейчас нет слов, чтобы описать мои чувства. Я…
— Прибереги свое сочувствие, — шипит Ренцо, пересекая комнату и свирепо глядя на меня сверху вниз. — Все это произошло, пока ты был наверху. Эти больные ублюдки держали ее семь месяцев, безостановочно издеваясь над ней, в то время как ты жил своей жизнью, игнорируя несправедливость, творящуюся в подвале. Ей было тринадцать! Она была милой невинной девочкой, а твой брат превратил ее жизнь в сущий ад!
— Я не знал, Рина, — говорю я, игнорируя этого придурка и глядя на свою жену, умоляя ее посмотреть на меня. — Мне было четырнадцать, и они держали меня подальше от всего. Называли маменькиным сынком. Ошибкой природы. Намеренно игнорировали. Ты это знаешь! Я говорил тебе. Когда я наткнулся на тебя в подвале, тогда впервые узнал о твоем существовании, и не смог забыть.
Я мысленно возвращаюсь в прошлое. Боль пронзает мою грудь, а желчь подкатывает к горлу.
— В тот день я подрался со своим отцом и Карло, но они были взрослыми, а я ребенком. Я не мог противостоять их силе. Они избили меня, сломали руку и три ребра, а еще у меня была травма головы, из-за которой я на несколько дней потерял сознание. Когда я в конце концов очнулся с сотрясением мозга, я ничего не помнил. Потом воспоминания вернулись. С той минуты, как проснулся, я только о тебе и думал, ты преследовала меня во снах. Несколько недель я был прикован к постели, заперт в своей комнате. Я плакал, не переставая и умолял маму помочь тебе. Она рассказала, что пыталась связаться с Маццоне, когда Карло впервые привел тебя в дом, но ее предал человек, которому она доверяла, и мой отец отправил ее в больницу. Он угрожал нам. Сказал, что убьет нас обоих, если она снова попытается вмешаться. Именно тогда он стал накачивать ее наркотиками.
Я делаю паузу, чтобы перевести дух, заглядывая в глаза моей жены, надеясь, что она поймет правду.
— После этого она почти не приходила в сознание, и я знал, что она слишком напугана, чтобы попытаться еще раз, поэтому попросил Гейба что-нибудь сделать. Он передал сообщение твоему отцу, в котором говорилось, где тебя держат.
— Что? — выпаливает она. Шок отражается на ее лице, быстро сменяясь замешательством. — И чем это могло помочь? Мой отец уже знал, где я. Он добровольно отдал меня Карло, чтобы Наталью не постигла та же участь. Я думала, он любит меня, но он больше любил свою работу и Наталью. Его преданность семье Маццоне была важнее меня, — боль подчеркивает ее слова и отражается на ее лице.
Черт возьми. Все это время она верила в ложь, которой кормил ее Карло. Я даже представить себе не могу, что она чувствовала. Ей нужно знать, кем был ее отец.
Я натягиваю веревки, привязывающие меня к стулу, пытаясь хоть как-то
