Против всякого ожидания, Мари-Анж даже не шелохнулась, чтобы закрыться. Не стала спасать ни тело, ни лицо, ни волосы, ни ноги. Когда Жервеза наконец поднялась, чувствуя во рту кислый привкус и глядя сквозь навернувшиеся слезы, эта девица отодвинулась на койке и, прислонившись спиной к стене, издали смотрела на Жервезу. Обобщающим взглядом. И наконец удовлетворенно произнесла, облизывая губы:
– Она еще и беременная. Этого я уж не ожидала.
45
– Малоссен? – удивился Силистри. – Тот самый?
– Малоссен из Бельвиля? – переспросил Титюс. – Тот, что вечно со своими ребятишками? Малоссен из «Зебры»?
– Малоссен, – повторила Жервеза, садясь в служебную машину.
– И ты думаешь, это возможно?
– Возможно или нет, но это то, что она сказала, и чему с радостью поверит Лежандр, и что она повторит на допросе.
– Малоссен… – прошептал Титюс.
И добавил:
– Если еще добавить этого Клемана Клемана, который фотографировал татуировки повесившихся, получается, что Малоссен хорошо влип.
– …
Жервеза молчала.
Силистри украдкой взглянул на нее.
– Что, сильно тебя ошарашила эта новость, а?
У нее драло в горле, нос покраснел, и вообще, Жервеза хотела сейчас лишь одного: добраться домой.
– Тебя поэтому и вывернуло на ее розовый костюмчик? – спросил Силистри. – Это был шок?
– Нет.
– Нет? Тогда что? Ты нездорова, Жервеза? Оба инспектора пожирали ее глазами. Сама мысль, что Жервеза больна, была им невыносима.
– Я беременна, – сказала она.
* * *
Титюс и Силистри буквально смели входную дверь притона. От удара вышибала рухнул между столов. Высадка полицейского десанта не входила в установленные обычаи «Трефового Туза». Во всяком случае, этих двоих, креола и татарина, которые размахивали удостоверениями, выкрикивая имя Рыбака, здесь никогда еще не видели.
– Рыбак. Нам нужен Рыбак. Он здесь?
И тут встает сам Рыбак, медленно разворачивая свои два метра росту, в костюме с иголочки, все еще держа в руках сданные карты, и, как хороший осведомитель, делает вид, что не узнает этих двух легавых:
– Что вам надо от Рыбака?
– О любви хотим поговорить, – прошипел татарин, оскалив зубы.
– Это вы – Рыбак? – спросил антилец.
– Только для друзей.
– Мы вас ждем снаружи.
– А если я останусь внутри?
– Если ты останешься внутри, то никто отсюда не выйдет, папаша, – ответил татарин с голубыми глазами. – У нас есть большой замок.
* * *
– Какого черта вы сюда-то за мной приперлись? – спросил Рыбак, догоняя Титюса и Силистри на улице.
– Пушка при тебе? – спросил Силистри. Трое мужчин широким шагом мерили ночную мостовую.
– Все мое при мне. Почему вы спрашиваете? Подсобить где?
– Дай сюда, – приказал Силистри, щелкнув пальцами.
– Что?
– Дай сюда.
– Можешь не сомневаться, – прибавил Титюс, – обратно ты ее не получишь.
– Что я такого сделал?
Рыбак обиженно вздохнул, как наказанный ребенок, кладя свой «смит-вессон» на ладонь Силистри.
– Держи наготове, – сказал Силистри, передавая револьвер Титюсу.
Затем, втолкнув Рыбака в подворотню, угрожающе заговорил:
– Эти трое твоих молодчиков, что охраняли Жервезу в больнице, ты им доверяешь?
– Герметичная упаковка, какие вопросы! Никто не смог бы к ней туда пробраться. И к Мондин, кстати, тоже.
Полных два метра Рыбака немного осели под кулаком Силистри. Что-то с печенью, наверное. И еще эта мигрень в придачу. Когда в голове у Рыбака перестало гудеть, он отчетливо услышал, как Силистри сказал ему:
– Жервеза беременна.
А Титюс добавил:
– Мы вернем тебе пушку, когда ты приведешь нам того, кто это сделал.
* * *
– Фабио! Эмилио! Тристан!
Склонившись над одним бильярдным столом, трое сутенеров раздумывали, следует ли закатить красный от борта или пробить прямо по нему, слегка поцеловав слева, когда над ними прогремел голос патрона. По тону было ясно: припекло. Все трое обернулись как один. Кулак Рыбака смазал все три подбородка подряд.
– Жервеза беременна!
Они хотели было подняться, но ноги Рыбака приняли эстафету.
– Кто это сделал?
Они поспешили спрятаться под бильярд, но вот и бильярдный стол уже завис над их головами. Хуже того: он грозил упасть.
– Кто?
* * *
Из камеры, где она появилась, через надсмотрщицу-кетчистку, через охранников у входа и, наконец, через шоферов фургонов, новость вышла за пределы тюрьмы и разлетелась повсюду, докатившись и до кулуаров префектуры.
– Жервеза беременна.
– Прекрати.
– Клянусь тебе.
Ореол тамплиеров сильно померк при этом известии.
– Тамплиеры поимели монашку.
– Не может быть!
– Может. Смешки.
– Или монашка сама сняла себе тамплиеров. И тумаки.
– Ну-ка, повтори! Только повтори мне еще раз, сволочь!
– Да я же так, к слову.
* * *
Так и расходятся дурные новости.
Когда профессор Бертольд проник тем вечером в палату Мондин (той Мондин, что давным-давно уже поправилась, но ее почему-то все не выписывали), он нашел ее совсем поникшей.
– Что такое с моим маленьким Понтормо?
– Жервеза беременна.
Всего два слова. Но произнесенные женщиной, чей ультрафиолетовый взгляд обнаружит ложь и на самом дне лживой тьмы.
– Это ты сделал, профессор? – спросила Мондин.
– Со спящей-то пациенткой?! – взорвался Бертольд. – Да мне… да чтобы я… со спящей пациенткой! Черт возьми, Мондин, если бы кто-нибудь другой, а не ты, спросил такое, клянусь, я бы…
– Вот именно, – отрезала Мондин, – это я, так что без истерик.
Но вспышка Бертольда ее убедила.
– В любви не существует морали, профессор, одни вопросы.
Она запустила руку в пышную шевелюру Бертольда и потрепала своего большого крикуна.
– Я довольна твоим ответом.
Конец серии. Снова ярость.
– Это ничего не меняет, – мрачно сказала она, – я его на куски порву.
