единым целым. В шахматы он играл по наитию. По его словам, в Оберфальц мы попали не преднамеренно, а по воле случая, но мне не верилось. Я видела несоответствие того, как он себя вел в данный момент, в этой партии, и расчетливостью с подготовкой, стоящими за поездкой из Парижа, через Швейцарию, в мои родные места, совершенно не выдавая намерений. Я начинала понимать, что он умеет вести долгие игры, так же, как и короткие.
Ко сну я отношусь со всей серьезностью, особенно в пути, и, вспоминая то время, ma chère, хочу сказать, что во мне все протестовало. В гостинице мы снимали две смежные комнаты, а сейчас, когда я поднялась по деревянной лестнице, отполированной до блеска несметным количеством шагов, и открыла, как сказал герр Майер, первую дверь слева, то увидела небольшую двуспальную кровать. Я прошла через коридор и, распахнув дверь напротив, ахнула. Это была спальня Лорина Майера с маминым свадебным гарнитуром: гардеробом, туалетным столиком, комодом и кроватью – все оливково-зеленого цвета, с золотыми росчерками и завитками.
Она им очень гордилась. Я потрясенно села на жесткий матрац. Наверное, на этой самой кровати меня зачали, отсюда началась моя жизнь. Когда я была совсем маленькой, то воскресным утром иногда забиралась к матери в постель. Я только теперь начала понимать: вероятно, она по-своему меня любила, но все силы у нее уходили на работу и адскую жизнь с неотесанным отцом.
У кровати на столике стояла свадебная фотография в рамочке: Лорин с моей матерью, худенькой, изможденной – ей было около пятидесяти, – но счастливой в его надежных объятиях.
Я взяла фотографию в руки. Наконец мать обрела счастье. Я легла на кровать и подняла снимок над головой.
– Мама, я тебя прощаю, – сказала я ее образу и, поцеловав, вернула фото на столик.
В двух других спальнях стояли односпальные кровати, не заправленные и пахнущие плесенью. Наверное, Лорин заправил нашу кровать и проветрил комнату, как только услышал о моем приезде. Я, конечно, могла спуститься и рассказать о нашем договоре, но мне было стыдно.
Вернувшись в спальню, я открыла чемодан, достала туалетные принадлежности и пошла купаться. Потом, подцепив пальцем побольше белого крема Nivea, нанесла его по всему телу, почти не втирая в кожу.
Намазавшись кремом и проверив, что я одна, метнулась в спальню. Пачкать шелковые ночные рубашки было жалко, поэтому, покопавшись в чемодане Джима, вытащила голубую пижаму и, подтянув резинку, надела. Наконец обуреваемая мыслями и воспоминаниями легла в постель и стала ждать, сама не зная, чего хочу.
Я была благодарна Джиму за то, что он привез меня сюда. Просто счастлива. Когда я заключала с ним договор, мне такое и в голову не приходило. Но тем не менее я здесь и вот-вот окажусь в постели с условным мужем. Я испугалась. До сих пор я спала только с тремя мужчинами, а теперь вот и Джим… Я понятия не имела, на что он рассчитывал, что планировал, что привело его сюда: сиюминутное решение или долгосрочная стратегия. Не знала, как на это ответить. Я потрогала лицо с толстой увлажняющей маской. Я вся была в липком, скользком креме. И, прикрыв глаза, подумала: прикоснись он ко мне, просто выскользну у него из рук.
Глава 24. Губная помада
В макияже я на первое место ставлю карандаш для глаз, а на второе – не менее важную губную помаду. Женщины подчеркивали ею губы с незапамятных времен. Клеопатра красила губы пастой из толченых жуков и муравьев. Елизавета Первая, королева Англии, наносила смесь молотых лепестков роз и гвоздик с пчелиным воском. И чем только не красили губы, стремясь изобразить возбуждение: свинцовым суриком, хной, шелковицей, земляникой.
До 1920-х существовала только красная помада, и она же считалась признаком безнравственности, проституции. Однако кино все изменило.
С появлением кинофильмов и излишнего грима звезд в первых черно-белых лентах помада быстро стала популярной. Но и тогда она ограничивалась оттенками красного. В шестидесятые опять произошли перемены: губы стали красить розовой помадой, которая день ото дня бледнела: в моду вошли цвета бледного винограда, розовой сахарной глазури, перламутра, бежевых оттенков и другие, так называемые естественные. А в середине семидесятых, с появлением панка, краски словно взбунтовались, и на свет вышли все – от черного до зеленого и синего.
Я же, когда вышла замуж за Джима, все еще красилась бледно-розовой помадой.
Сон сморил меня раньше, чем вернулся Джим. Утром я проснулась от его дыхания. Он лежал рядом со мной на боку, с подрагивающими под веками закрытыми глазами, медленно и ритмично дыша. Без равнодушного взгляда, не менявшегося целый день, черты его лица смягчились. Он лежал поверх одеяла прямо в одежде, завернувшись в куртку. Я осторожно выскользнула из постели и прошла в ванную.
Кожа на чистом, без макияжа, лице еще горела. Я осмотрела тонкие светлые морщинки вокруг глаз, следы складок, прорезавших лоб. Старею. Провела ночь с мужчиной, мужем, и он ко мне не притронулся. Прошло много лет с наших отношений с Иззи. Неужели я потеряла привлекательность? Кожа была слишком чувствительной для макияжа, и розовая помада смотрелась нелепо на обгоревшем красном лице. Я нанесла увлажняющий крем и впервые за много лет, если не десятилетий, решила не краситься, отказавшись и от подводки, и от помады.
Я не собиралась ничего доказывать ни Лорину Майеру, ни мистеру Джеймсу Митчелу.
Мы остались еще на одну ночь у Лорина и потом поехали в Меран, прекрасный курортный городок, угнездившийся на границе двух речных долин. Отель располагался рядом с парком, где росли пальмы, и недалеко от реки Пассер, бурлящей на камнях по пути через город.
Я постояла немного перед белой статуей императрицы Сиси, элегантно одетой красавицей, вынужденной жить в несчастном браке. Она была известной и любимой подданными императрицей обширной Австро-Венгрии, статуя изображала сидящую женщину, скромную и сдержанную. Она попала в ловушку.
– Кто это? – спросил Джим. – Какая Елизавета?
– Женщина, которой здесь принадлежало все, – сказала я и повела его через реку в центр города.
Встреча с младшей сестрой Кристль прошла очень бурно.
Вначале мы друг другу обрадовались, потом она высказала обиду, что я ее бросила. После встречи она еще много лет не могла понять и простить меня.
Мы с Джимом остановились на несколько дней в Меране, поднимаясь на фуникулерах в горы, гуляя в прохладе Хафлинга и перевала Вигил, отдыхая в летнюю жару у бассейна отеля.
Джим ни во что не вмешивался, читал книги,
