— А вторая дочь вроде бы живет в Австралии? Фолькман так сказал.
— Нет, она живет здесь, в Линчёпинге. — Аронссон качает головой. — Зарегистрирована в районе Васастан, переехала сюда пару лет назад.
— Что еще о ней известно?
— Ее зовут Вера. Возраст сорок два года, но больше никаких сведений нет.
Быстрое, импровизированное совещание по текущей ситуации.
Время приближается к шести, все устали от жары, от многодневной интенсивной работы, и Малин рвется домой, к Туве.
Свен Шёман сидит у торца стола Малин, вокруг них продолжает жить своей жизнью общее офисное помещение. Карим Акбар уехал домой: сказал, что у него мигрень. «Раньше за ним такого не водилось», — думает Малин.
— Значит, Тересу Эккевед убили у нее дома? — чуть менее усталым голосом, чем на предыдущих совещаниях, спрашивает Свен.
— Этого мы не знаем, но напали на нее там. Возможно, перевезли в другое место, прежде чем зарыть у пляжа, — отвечает Малин. — Убийца каким-то образом имеет отношение к ее дому, однако допрос родителей и близких ничего не дал. А у родителей стопроцентное алиби.
— Есть еще что-нибудь новое?
— Вера Фолькман. Ее отец Стюре сообщил, что она живет в Австралии, но она зарегистрирована в Линчёпинге. Мы намерены проверить ее завтра утром.
— Хорошо, — кивает Свен Шёман. — Все эти мелкие расхождения обязательно надо проверять, чтобы хоть как-то продвигаться вперед в таких делах.
— Конечно, мы понимаем, что хватаемся за соломинку, — говорит Зак. — Я о допросе Веры Фолькман.
Свен поворачивается к Вальдемару Экенбергу и Перу Сундстену, которые стоят у другого торца стола.
— А вы?
— Мы проверим последних в списке тех, кто совершал преступления на сексуальной почве, — отвечает Пер. — А затем намерены допросить лиц, входящих в ближайший круг Сулимана Хайифа. Боюсь, с этим Сулиманом у нас вряд ли что-то получится.
— Мы можем попросить прокурора продлить срок задержания?
— Вряд ли. Я только что разговаривал с прокурором — доказательства против Хайифа слишком слабы, чтобы оправдать дальнейшее содержание под арестом.
— Тогда лучше его отпустить, — говорит Свен. — И посмотреть, что он предпримет. А Луиса Свенссон? Там есть что-нибудь новенькое?
— Мы наблюдаем за ней время от времени. Но она только работает на своем хуторе, и все, — отвечает Малин. — А что касается Славенки Висник, я вообще сомневаюсь, что она как-то причастна.
— Продолжим работу завтра, — говорит Свен, смотрит на Малин, морщит лоб. — Ты что-то хочешь добавить?
— Нет, это пока только догадки.
— Ничего, рассказывай.
— В следующий раз, — отвечает она, и Свен оставляет ее в покое.
Вместо этого он заявляет:
— И мы по-прежнему не знаем, кто сообщил в полицию о Юсефин Давидссон. И ее велосипед пока не найден.
Туве не отвечает по телефону — ни по мобильному, ни по домашнему. Где же она?
Малин сидит за рабочим столом, чувствует, что тревога охватывает ее. Она уже позвонила Маркусу, и он сказал, что Туве уехала от него два часа назад, а весь день они купались в «Тиннисе».
Туве. Я же сказал тебе, чтобы ты была осторожна.
Малин встает, идет к машине.
Малин взбегает по лестнице, распахивает дверь в квартиру. Зовет:
— Туве! Туве, ты дома?
Тишина.
Пустые комнаты.
Пустая кухня.
В гостиной тоже никого.
В комнате Туве тоже.
И в ванной.
— Туве! Туве!
Малин берется за ручку двери в свою спальню. Туве, скажи, что ты спишь в моей кровати!
55
Карим Акбар вынимает из кофеварки чашку с горячим эспрессо, оглядывает кухню. Столешница из нержавеющей стали сделана на заказ, чтобы покрыть все пространство под глазированной кафельной плиткой, которую жена выбрала в каком-то иностранном журнале по обустройству дома, купленном в киоске на Тредгордсторгет. Дверцы шкафов тоже сделаны на заказ и покрыты зеленой краской под названием «британская зелень», дубовый обеденный стол и стулья куплены в Стокгольме в магазине «Рум».
Никакой мигрени. Только чувство, что ему срочно нужно побыть одному. Подумать о книге, которую он намеревался написать, но, скорее всего, никогда не напишет, ибо его взгляды на интеграцию сильно пошатнулись.
В доме в Ламбухове тихо. Что может быть тише, чем дом, когда его обитатели уехали в отпуск?
Этой весной они с женой стали ссориться все чаще и чаще. Из-за ерунды. И он заметил, что ребенок очень расстраивается, в их обществе напряжен, неразговорчив. Кариму жаль его, но он не знает, что предпринять, да и не в состоянии ничего сделать по этому поводу. Необходимость скрываться под маской на работе и в других официальных ситуациях совершенно вымотала его.
Почему мы ссоримся?
Карим вдыхает запах дома; в первых сумерках углы и изгибы видятся совсем по-другому.
Она недовольна. Это очевидно. Во всем находит недочеты и, возможно, испытывает ко мне отвращение? Нет. Но я раздражаю ее, а это, в свою очередь, раздражает меня.
Сын.
Сейчас происходит формирование его личности.
Я, мы — мы не должны навредить ему.
И Карим вспоминает своего отца — как однажды обнаружил его висящим в петле в квартире в Наксте летним днем, почти таким же жарким, как этот.
Мне было тогда двенадцать лет.
И я понял, что такое отчаяние. Но отказывался понять, что и у любви есть свои пределы.
«Иногда я захожу слишком далеко», — думает Вальдемар Экенберг, опрыскивая водой розы на участке своей виллы в Мьёльбю.
Его жена готовит в кухне — делает салат к шашлыкам, свинина замаринована еще с утра, бутылка вина уже откупорена. Никаких бумажных коробок с пластмассовыми краниками.
Или — действительно ли я захожу слишком далеко?
Коллеги писали на меня заявления, хулиганы тоже, но последствий не было, и я выбиваю нужные сведения лучше, чем другие, — как в том деле, с которым мы возимся сейчас. Когда такое исчадие ада разгуливает на свободе, никто не станет переживать, если кому-то сделали неприятно, — покуда никакого серьезного ущерба не нанесено.
Непросто быть человеком.
Иногда попадаешь между молотом и наковальней, и ничего не поделаешь. И приходится с этим смириться — как и со всяким страданием.
Та, которая сейчас готовит в кухне, хотела иметь детей.
«Для меня это было не принципиально», — думает Вальдемар. И, видит Бог, они старались изо всех сил. Бесконечные пробирки, приходилось кончать в баночку, сидя в темном туалете с каким-нибудь идиотским порнографическим журналом на коленях.
