не казал [будучи] в таких летах, когда страсти и тщеславие владычествуют людьми, то ныне истинно и более притчину нет» (Анисимов Е.В., 1998).
Иван Шувалов реально находился у власти больше десяти лет, его влияние на государственные дела превосходило то, каким пользовался до него Разумовский. Он подготавливал царские указы, вел переписку с министрами, послами, на протяжении ряда лет был единственным докладчиком у императрицы, которая, видя, как гаснет ее красота, не хотела никого принимать и все больше времени проводила во внутренних апартаментах дворца. «Он вмешивается во все дела, не нося особых званий и не занимая особых должностей, – писал в 1761 году о Шувалове Фавье, – одним словом, он пользуется всеми преимуществами министра, не будучи им» (Гельбиг Г., 1900). С годами недоверчивая императрица все больше полагалась в делах на Шувалова, у нее не раз бывала возможность проверить его честность и порядочность, и он всегда подтверждал блестящую репутацию бессребреника. Шувалов содействовал развитию науки и искусства, покровительствовал ученым, писателям, художникам. План Ломоносова, касающийся создания Московского университета, был энергично поддержан графом, который стал первым куратором университета после его открытия. По инициативе И.И. Шувалова в 1757 году появилась Академия художеств в Петербурге, президентом которой он оставался до 1763 года.
В доме Шувалова гостили многие царствующие особы. Часто навещала его императрица Елизавета Петровна. Стены дома видели и Екатерину II, в царствование которой президент Академии художеств вскоре оказался в опале. В течение 14 лет он жил за границей «по болезни», выполняя отдельные дипломатические поручения русского правительства. Отставив елизаветинского вельможу от государственных дел, Екатерина II тем не менее пользовалась его услугами: граф исправлял ее письма, написанные по-французски (известно, что императрица неправильно писала как по-русски, так и по-французски). Живя в Париже, он правил письма Екатерины II к Вольтеру. Шувалов получал из России черновик, просматривал его, отсылал исправленный вариант в Петербург, где Екатерина II переписывала письмо и отправляла Вольтеру. И.И. Шувалов собрал большую коллекцию западноевропейского искусства, переданную им в Эрмитаж и в Академию художеств. По возвращении в Россию граф не играл существенной роли в политической жизни страны.
Фавор Шувалова оборвался, когда ему было 35 лет; впоследствии оказалось, что это – ровно половина его жизни. И еще 35 лет, до самой смерти, Иван Иванович прожил так, как и мечтал: холостяком, вдали от суетного света, среди любимых картин и книг, в тишине и покое. Он остался самим собой до самого конца. Однажды гость Шувалова, войдя в его кабинет, застал хозяина в мягких креслах, в халате, с томиком Вольтера в руке. «Вот, хоть не люблю его, бестию, – шутливо воскликнул Иван Иванович, – а приятно пишет!» Он был счастливым человеком и сподобился того, о чем мечтает каждый меценат: имя его, вплетя в свои стихи, обессмертил М.В. Ломоносов, который сам будет жить, пока живет русское слово (Анисимов Е.В., 1998). Он умер в Петербурге в 1797 году. На следующий день после кончины графа император Павел, проезжая мимо его дома верхом, «остановился, снял шляпу, поглядел на окна и низко поклонился» (Пыляев М., 1887). И.И. Шувалова похоронили в Благовещенской церкви Александро-Невской Лавры. Его дом, описанный Пыляевым, не сохранился. Известно, что усадьба располагалась на большой территории, ограниченной Невским проспектом, Садовой, Итальянской и Малой Садовой улицами. На углу последних сохранился перестроенный С. Чевакинским дворец И.И. Шувалова. В этом здании в 1797 году разместилось Министерство юстиции, а в наше время – Дом санитарного просвещения и городской Музей здравоохранения (Итальянская, 25).
* * *
Рассмотрим подробнее данные о здоровье Елизаветы Петровны. О детских ее недугах известно немногое. В июне 1717 г. Елизавета перенесла оспу, протекавшую, видимо, достаточно легко, что следует из письма Екатерины I («от оной болезни уже освободилась бес повреждения личика своего» – Е.В. Анисимов, 1986). Состав придворных врачей, лечивших Елизавету Петровну, ставшую императрицей, был поистине интернациональным. Среди медиков мы видим грека П.З. Кондоиди, немца Я.Ф. Монсея, португальца А. Санхеца, французов Г. Лестока и В.В. Фузадье, голландца Г. Каау-Бургаве…
Несколько слов, как и в других главах, следует сказать о развитии медицины в России времен Елизаветы Петровны. В организации здравоохранения в стране она стремилась следовать предначертаниям отца. Резкий сдвиг в подготовке русских врачей произошел еще в начале XVIII века. Это было вызвано развитием экономики и ростом культуры, необходимостью борьбы с частыми вспышками эпидемий, охватывающими большие территории и уносящими тысячи жизней, потребностями армии. В 1706 году указ Петра I о постройке в Москве, за Яузою-рекою, «в пристойном месте» госпиталя «для лечения болящих людей» предусматривал организацию при нем училища на 50 человек. В дальнейшем такие госпитали со школами при них, преобразованными в медико-хирургические училища, были открыты в Петербурге, Кронштадте, Елисаветграде.
В 1755 году, по инициативе Ломоносова, активно поддержанной императрицей Елизаветой, был основан Московский университет с медицинским факультетом. Кроме подготовки врачей и лекарей, специальные школы и повивальные институты выпускали акушерок и повивальных бабок. Этого было недостаточно для того, чтобы удовлетворить огромную и все возраставшую потребность страны во врачах, но количество отечественных медиков неуклонно увеличивалось. К 1770 году, по докладу Медицинской коллегии, в ее ведении находилось «во всех местах докторов – 46, лекарей – 488, подлекарей – 364» (Громбах С.М., 1953). На месте нынешнего военно-медицинского госпиталя (на углу наб. Фонтанки и Старо-Петергофского пр.) в середине XVIII века возникла Калинкинская больница, куда подвергали принудительной госпитализации и лечению женщин, «ведших разгульную жизнь» и имевших «прилипчивые» болезни. Больные в течение всего времени могли в нем находиться в масках, не называя своего имени и звания. Интересна история возникновения этого медицинского учреждения. Императрица часто переходила от увеселений к посту и молитве. Начинались угрызения совести и плач о грехах. Она требовала к себе духовника протоиерея Федора Дубянского, искренне каялась. Именно по настоянию о. Федора была наряжена особая «калинкинская» комиссия разыскивать гулящих женщин, как русских, так и иноземок. В те времена в Петербурге общество с возмущением обсуждало «дело Дрезденши». Приезжая фрау содержала великолепный притон у церкви Вознесения. Хозяйка была схвачена, заведение закрыто, а девицы были отосланы на Прядильный двор в Калинкину деревню.
Руководил «калинкинской комиссией» коллежский асессор Бекетов, в подчинении у которого находилась особая команда. Указ об этом был подписан непосредственно Елизаветой 29 июня 1750 года. Несколько позже, 1 августа 1750 года, был опубликован еще один именной указ, касающийся Калинкинского смирительного дома: «Понеже по следствию и показаниям пойманных сводниц и блядей… как известно, около Санкт-Петербурга по разным островам и местам помалу открывается, что уже несколько собой являться начали, – того ради Ея
