строительстве и смежных областях. Но угодило в контингент и человек семьдесят пять Зеленых. Само собой, они примчали в доки раньше меня. Что поделать. У меня короткие ноги.
Я попытался вспомнить, сколько всего человек насчитывает контингент, но голова у меня раскалывалась и ничего не выходило. Хватит ли мне народу, чтобы запустить оба подъемника, смотать тросы и поднять цепь? Понятия не имею. За моей спиной, где-то во мраке ночи, тысячи людей бились насмерть, их убивали стрелы, их рубили мечи – а сам я спешил в совершенно другую сторону, ибо то, чем они занимались, не играло решающей роли. Все, что сейчас имело значение – тонкая инженерная мысль, которую цифры лучше выражают, чем слова: сколько людей физической мощности x требуется для управления лебедкой спецификации y, чтобы создать силу, способную поднять массу m ? Вопрос плевый для такого бывалого спеца, как я, верно? Но я был напуган, я устал, и в последние часы еле-еле мог разродиться сколько-нибудь внятной мыслью. Но меня спасла скромная мастерица с нелепой кличкой, способная думать за меня. Не пытайся мой ум сам себя выдавить через уши, я бы посмеялся над собственной никчемностью.
У причалов собралась толпа: мужчины, женщины, дети. Добровольцы – это хорошо, так мы быстрее подымем цепь, подумал я, а потом вспомнил: постойте-ка, я же никого не посылал за добровольцами.
Труха, стоя перед группой артиллеристов, на повышенных тонах разговаривала с каким-то робуром, которого я узнал, но вот имени вспомнить не смог. Я никогда не видел ее такой злой – и не думал, что увижу. Она почти кричала, попрекая стоящего перед ней в саботаже, в законченной, непроходимой тупости. И этот тип раззявил гнилой свой рот – и бросил ей в лицо:
– Уйди с дороги, молочница, пока не пришиб.
Я трус. Я бегу от рукоприкладства как от огня. Но мгновение спустя я продрался через всю эту толпу огромных мужиков и меня пришлось держать за руки, чтобы я не удавил того ублюдка прямо на месте. Сама Труха успокаивала меня: все в порядке, ничего страшного. В подобных ситуациях я и сам обычно что-то такое лопочу.
– Что происходит? – спросил я ее, взяв себя в руки. – Кто все эти люди?
Задавшись вопросом, я с ходу смог уловить часть ответа. Робур, которого я только что намеревался убить, был рекрутером Зеленых, и все его дружки, собравшиеся тут, тоже принадлежали к этой фракции. Толпа собралась не для того, чтобы помочь, – ясно как день божий.
– Этот человек, – объяснила Труха, нанеся «человекам» самое серьезное оскорбление в истории семантики, – думает, что флот селроков уже в пути, чтобы эвакуировать вас и ваш ближний круг. Я говорю ему, что он не может сильнее ошибаться, но он и слушать не хочет!
Я высвободил руки.
– Ты идиот, – сказал я робуру. – Да, флот приближается. Только вот это не селроки, а шердены. Вот для чего мы подняли Ожерелье Йовия. Ты совсем от жизни отстал?
– Чушь собачья, – бросил рекрутер. – Все это возня для отвода глаз. Ты знал, что на Город нападут этой ночью, и договорился с дружками из Селрока, чтобы они приплыли и забрали тебя, как только запахнет жареным. Но хрен тебе, а не спасение. На эти корабли сяду я и мои люди. А ты оставайся здесь со своими Синими подсосами и хоть носом жуй всю эту чертову осаду.
Я уставился на него во все глаза. Не перестаю обманываться, убеждая себя в том, что понимаю людей, что могу предсказать все их глупые и жалкие фортели. Думаю, если Бог есть, – с помощью таких, как этот рекрутер, он преподает мне уроки смирения.
– Ты неправ, – сказал я. – Ради всего святого, недоумок, если бы я хотел пропустить селроков в залив – послал бы я людей надрывать животы, поднимая гребаную цепь?
– Отвод глаз, – повторил он, и я клянусь – для него все так и было, ни во что другое он не верил. Что, скажите на милость, можно противопоставить вере? А драгоценное время уносилось прочь.
Я сделал шаг назад.
– Я возлагаю на тебя прямую ответственность, – громко сказал я, – все, что случится дальше, твоя вина.
Потому что, пока мы ссорились, кто-то подошел сзади, отбросив длинную тень. В этом городе есть лишь один человек, достаточно высокий, чтобы отбрасывать тень под таким углом.
– Лисимах, – сказал я.
– Я здесь.
– Убери с дороги этих идиотов.
Лисимах не лишен недостатков, но он делает, что сказано. Скользнув угрем вперед, одной длинной рукой он стиснул макушку моего оппонента, а другую продел ему под подбородок. Жест вышел настолько быстрый, что я и уловить ничего не успел: тихий щелчок – и рекрутер мешком осел наземь. Затем я увидел металлический отсвет – он сверкнул у меня над головой – и Лисимах взялся за любимое дело. Казалось бы, всего пять секунд прошло; но много успевает он сделать за пять секунд. Осознав, что к чему, артиллеристы Трухи подняли ужасный боевой крик – поняв, что снова можно громить Зеленых. Они сильно проигрывали числом, но у них было оружие, и несколько месяцев кряду им приходилось притворяться, что эти люди были их друзьями; так что мы очень быстро и без особого труда добрались до ворот.
39
«От народа, из народа, для народа». Не скажу вот так, с ходу, откуда взялась эта фраза. Она была как-то связана с тем, что некая горстка идеалистов с горящими глазами свергла однажды тирана – чтобы самим стать подобными ему. Ничего хорошего не принесла эта затея, будьте уверены. Спаси Господи людской род.
Когда император и знать жиреют, а народ голодает и страдает, ты обычно говоришь себе (я, по крайней мере, говорю или говорил) – с этим нужно что-то делать. Так дальше нельзя. Львы не имеют права и дальше безнаказанно топтать червей. А потом происходит сдвиг, и что оказывается? Что люди – это… ну, люди, собирательное существительное для огромного количества разнородных субъектов. Из которых ни один не совершенен: некоторые абсолютно порочны, а большинство монументально глупы. Так же глупы, как император, знать, духовенство, военные, магнаты и правящая верхушка организованной преступности, – только и всего. Когда дело доходит до сдвига, их так много – прочных, как кирпичи. И никому из них не доверишь в здравом уме штурвал корабля или полковой денежный фонд – да даже и собаку свою оставить на таких остережешься. Да что там – кухонный ножик в руки не дашь.
Я говорю как человек
