такой нелёгкой, но необходимой работой, подумал, вздохнул и — с сокрушенным видом махнул рукой.
— Ладно уж, отпустите их по домам… — с облегчением приказал генерал.
— Мы до них ещё доберемся, — многозначительно произнёс монах. — В особенности — до чаттарского гнезда, что в западных горах. Я ожидаю вестей от Курады. Как только мы победим здесь, под Коугчаром, тогда мы и начнём наш святой поход, и эти безбожники запоют по-нашему, тогда и воскреснет святой отец Салаим!
2
В портовом кабаке, где сами стены
Плясали в дымке, трескаясь, и где
Бурча и клокоча, пивная пена
Катилась по торчащей бороде —
Там лапы мореходов, пальцы-крюки,
Их кружек бой, и рёв под небеса…
Сшивали в этот час другие руки
Истерзанные бурей паруса.
Шёл разговор там, злой и торопливый,
Что как бы утром мужа растолкать,
Чтоб в путь неблизкий,
с утренним отливом
Корабль смог отправиться опять.
"Сказ о рыбацких жёнах".
Хозяева таверны "У щучьего хвоста" имели такой обычай: перед тем, как подать посетителям пиво, на стол ставили миску с широкими ломтями ароматного ржаного хлеба. К хлебу прилагалась миска, содержимое которой составляла смесь из тёртого козьего сыра и мелко порубленных овощей, густо приправленных солью, чесноком и красным перцем. В ожидании кружек, изголодавшиеся гости швыряли огнедышащее месиво на хлеб и, недолго размышляя, начинали есть, что вызывало нестерпимую жажду. Ловко лавируя между большими, из струганого дерева столами, хозяйка заведения всякий раз пыталась добраться с подносом, уставленным пенными кружками, до конца длинной залы, однако это ей удавалось далеко не всегда, и жаждущие пива сами подбегали к ней, швыряли на поднос деньги, (разумеется, без сдачи), выхватывали из-под носа первых сосуды с драгоценной влагой и — с победным видом возвращались на места.
Несмотря на постоянно открытые окна, в которые прорывался штормовой ветер, под потолком таверны неистребимо клубились тучи дыма. Десятки трубок, набитых горьким анзуресским, душистым чаттарским или пряным келлангийским табаком курились не переставая. Над головами посетителей с потолка на цепях, во всю длину помещения свисала крашеная зеленым, чёрным и грязно-белым доска, вырезанная в форме морской щуки.
В этот вечер посетителей в таверне было особенно много. Хозяйка, женщина лет тридцати, привлекательная, с короткой стрижкой светлых волос, с покрасневшими от дыма, слезящимися глазами, без устали металась меж столами. Ей помогали двое слуг, однако и они не успевали подносить изголодавшимся и жаждущим то, что они закономерно и ежеминутно требовали.
— А где же ваш супруг, сударыня? — с таким вопросом обратился к ней восседающий с краю скамьи худощавый, рослый, краснолицый от весеннего загара драгун. Его дружная ватага занимала сразу два придвинутых друг ко другу стола. — Где этот чёртов бездельник? Почему он вам не помогает?
— Мой муж недавно умер, господин офицер, — робко отвечала хозяйка.
— Ого! Так ты, дочка, оказывается, богатая вдова? А может, ещё того лучше — богатая невеста? А?!!
— Вам… принести пива?
— А как ты думаешь? — заулыбался драгун. — Мы намерены сидеть до утра! Послушай-ка… Как это тебя звать?
— А вам… не всё равно? Я… пойду…
— Гриос, а может быть, её зовут Бэсти? — предположил один из чаттарцев.
— Хорошо, — согласился Гриос. — Тогда я буду называть тебя Бэсти. Ты не против?
— Мне надо идти, — залилась румянцем хозяйка, однако не ушла.
— Пускай твои молодцы сами побегают. Порастрясут жирок! А ну, сынки, освободите местечко для нашей хозяюшки! Что, никак? Тогда — прошу!
И Гриос выдвинул из-под стола своё огромное колено.
— Присаживайся, ласточка, не бойся, не обижу! Сейчас мы ребята мирные. Правда, ребята? Вот!
Бедная Бэсти не посмела ему отказать. Пунцовая от стыда, она, полуприсев на колено чаттарца, тихонько отхлебнула из кружки.
— А мы — развлечём тебя какой-нибудь историей. Кто начнёт первым?
— Вот был у меня в юности друг, — повёл рассказ один из чаттарцев.
— И вот, вбил он себе в голову… иначе говоря — влюбился как безумный в одну прелестную девицу. А девица та была, надо сказать, не наша — из соседнего села. Время пахать и сеять, землица — сытью пахнет, а у них одна любовь на уме. Не могло это кончиться добром, потому что наше селение с тем селением давнюю имело вражду, и не просто так. На колах, на ножах выходили драться! И решили образумить парня старики, а девчонку — тамошние старики, тоже, снарядили быстренько замуж.
Только не было суждено сыграться свадьбе. Наши влюблённые отчаялись и решили, ни много, ни мало, бежать… Только куда от нас убежишь! Не дали. Тогда парень, друг мой, дождался пока она заснула, достал нож и её во сне… убил… Потом вооружился саблей, заседлал на коня и поехал туда, где обычно под вечер старики собирались. Кого саблей на месте… кого конём потоптал… Потом развернул коня и, на всём скаку — в пропасть…
— Что ты о страшном да о грустном! — не выдержал другой чаттарец. А молчавший до сих пор тагркоссец добавил:
— Жил у нас в Тагр-Коссе, во времена Корвина-Завоевателя, один славный рыцарь. Звали его Ангарайд, был он беден, но удачлив и в бою отважен. И была у него любимая жена. Говорят, что сам Ангарайд был на лицо весьма уродлив, весь в шрамах, побитый, с кривым висячим носом. Вот женился он, а жена и говорит с сожалением: "Неужто и наши детки будут на тебя похожи?" А Ангарайд ей в ответ: "Чего?! Ты только попробуй родить такого, кто был бы на меня не похож!"
И тагры, и чаттарцы, и келлангийцы отряда Еминежа застучали кружками по столу, схватились за животы от хохота. И только Бэсти постаралась сделать вид, что ей нисколечко не смешно…
— Только во-от не келлангийская ли это байка? — утирая слезы, спросил рыжебородый Еминеж.
— А по-моему — чаттарская, — возразил Гриос.
— А вот — ещё одна, — продолжал тот же рассказчик. — Как-то Ангарайд обратил внимание, что когда гонят овец, то возглавляет стадо всегда козёл.
"Скажи, — спросил он у пастуха, — а ты полностью доверяешь этому козлу? Вдруг он заведёт стадо куда-нибудь в пропасть?"
"Как тебе сказать… — ответил пастух. — До сих пор таких случаев не было."
"Скажи, — спросил тогда наш герой, — а как овцы относятся к тому, что их возглавляет какой-то там козёл?"
"Как тебе сказать… — ответил пастух. — Я их об этом не спрашивал."
"Скажи, — не отставал Ангарайд, — а самому козлу не бывает обидно, что он
