ли эти делегаты? — заметил Костя. — Что-то уж очень в одну дудку дудят о «соглашательстве» ЦК. А что на это Зиновьев и другие ленинградские цекисты? Они как?
— Им остается слушать и помалкивать.
— То есть как помалкивать? Решение ЦК они защищали?
— Евдокимов, секретарь губкома, сообщил конференции, что на пленуме ЦК ленинградцы требовали выведения Троцкого из Политбюро, но в интересах единогласия проголосовали вместе со всеми.
— Он объяснил, почему сейчас ЦК ограничился снятием Троцкого с поста наркомвоена?
— В мотивы он не вдавался.
— Хм!.. Ты знаешь, ведь это что-то вроде разделения труда с ораторами получается. Те критикуют решение ЦК, а ленинградские цекисты не критикуют, но и не защищают. Помалкивают. Смахивает на фракционность!
— Ну уж, на фракционность! Ведь все это против Троцкого. Евдокимов сказал, что вопрос о Троцком будет стоять на Четырнадцатом съезде партии. Кто запретит ленинградцам отстаивать там свою, более решительную позицию?
— Никто, но до съезда и нужно отложить спор. Скажи пожалуйста! На пленуме, в интересах единогласия, против не голосовали, а приехав домой, единогласие срывают? Уж лучше бы голосовали на ЦК против, зато потом отстаивали решение большинства. Это было бы партийнее.
— Семь делегатов, между прочим, воздержались от одобрения резолюции ЦК.
— Вот видишь! Что-то уже вроде оппозиции.
— Надо, дескать, было в резолюции ЦК оговорить, что принятая против Троцкого мера минимальна. А у вас в Москве какие настроения? Ты на губконференции бывал?
— Я нет. Вот Оля бывала.
Ольга, молча слушавшая их разговор, ответила:
— Один из делегатов заикнулся было, что Четырнадцатому съезду придется «исправлять маленькое соглашательство ЦК». Докладчик о работе ЦК, Каменев, с ним согласился. А секретарь МК этого делегата отчитал.
— То есть фактически Каменева отчитал?
— Ну да, не назвав имени.
— Неужели пахнет новой дискуссией?.. — поразился Флёнушкин. — Не может быть! По какому же вопросу? Не из-за Троцкого же! Может, еще какие-нибудь расхождения есть?
— Не знаю, — отвечал Костя. — Посмотрим.
Флёнушкин сказал также, что против «мягкого» решения ЦК о Троцком «воюют» и ленинградские губкомольцы. Ольга слышала уже в райкоме, а Костя от Афонина, что у Цекамола по этому вопросу произошел с ленинградскими комсомольцами конфликт.
Костя рассказал, как они с Яном ходили к Сталину, а с Окаёмовым — к Зиновьеву, и о предложении Зиновьева работать в «Ленинградской правде».
— Эх, ты! — упрекнул Сандрик. — Что же ты отказался? Вот бы работали вместе!
Ему переезд в Ленинград, как и предполагал Костя, устроил Окаёмов, при поддержке Зиновьева. Флёнушкин согласился по личным причинам, не задаваясь вопросами «большой политики».
— Ты меня обеспокоил, — говорил он теперь. — Не достаточно ли нам одного раскола — с Троцким? Неужели возможна трещина в ленинском ядре ЦК?.. Зиновьев с Каменевым ведь близко стояли к Ленину в период эмиграции. Конечно, и Сталин — фигура крупная, генеральный секретарь ЦК…
— Что вы какие-то чудаки со Скудритом! — с досадой перебил Костя. — Тот «верит» в Сталина, этот — чуть ли не «уверовал» в Зиновьева… Идей нужно держаться, не лиц! Идей Ленина! Своей головой в обстановке разбираться.
— Ишь он какой у тебя, Олечка! — заметил Сандрик, подмигивая и впадая в привычный шутливый тон. — Не хочет понять, что своя голова не у всякого есть. Но кроме шуток: принципы построения нашей партии требуют идейной монолитности. Выходит, что правота как будто на стороне Зиновьева с Каменевым? Не попался ли Сталин на удочку бухаринской «Лейбор парти»?
— Не думаю, чтоб попался. Мы с Яном от него совершенно другое слышали.
— Но Троцкого, по-моему, вполне можно сейчас вывести из Политбюро. Кроме его прямых сторонников — а много ли их? — вряд ли кто поднял бы голос в его защиту.
— Поднял бы или нет — не знаю, но вот что мне сестренка из пензенского села пишет. Там есть один подкулачник, Федюня, он твердит мужикам, что городские рабочие «лодыри, работают восемь часов, а мы шашнадцать» и что «Зиновьев лупит Троцкого за то, что Троцкий хочет отменить с мужиков налоги». Вот как преломляется наша внутрипартийная распря «во глубине России»! А в головах у партийцев мало путаницы? Разве все уже разобрались в сути разногласий, например, о «перманентной революции»? А мало таких, которые считают, что в ЦК идет просто «личная борьба за власть»?
— На московской губконференции говорилось, — добавила Оля, — что в Москве процентов пятнадцать членов партии неохотно поднимают руки за осуждение оппозиции. А то просто не являются на партсобрания, где ставится этот вопрос. Много новых членов партии, которые слабо разбираются в разногласиях. У нас на Пресне в прошлом году было десять тысяч членов партии, сейчас вдвое больше. Один ленинский призыв дал нам новых пять тысяч.
— Ну вот! Может ЦК со всем этим не считаться? Хорошо, пускай у вас в Ленинграде колеблющихся нет, там индустриальный пролетариат и прочее. Так зачем же этим пользоваться и настраивать ленинградских пролетариев против будто бы «соглашательского» ЦК? И для чего забегать вперед? Что за нетерпение такое? Неужели ЦК не осадит Троцкого, если тот действительно опять выступит против ленинизма? Вовсе не Бухарин определяет линию ЦК.
— Как все это сложно!.. — вздыхал Флёнушкин.
6
Казалось бы, Костино положение определилось, можно было усаживаться за книги и комплекты. Но как-то ничего не шло в голову. Костя все беспокойно осматривался, словно бродил по краю обрыва или потерял уверенность в прочности стен. В политических делах он сохранял способность трезво ориентироваться, но в личных…
Лена продолжала уклоняться от решительного объяснения. Однажды у нее все-таки вырвалось с горечью:
— Ты только и думаешь о себе и об Оле!
Упрек казался ему несправедливым. В то же время он теперь раздумывал: «Ведь я сказал ей чудовищную вещь — о «наполеоновском правиле»! «Ввязаться в бой, а там видно будет…» Этак придешь к «теории стакана воды». Любой женщине, какая тебе понравилась, можно предложить: «Не получится ли у нас настоящей любви?» Фу, до какой мерзости я договорился!»
Заниматься в библиотеке Соцакадемии, зная, что здесь за стеной Уманская, он решительно больше не мог. Но и в библиотеке Ленина, сидя над газетами на хорах, где размещались столы научных работников, Костя подолгу смотрел в окно или вниз, в общий зал, и думал о своем.
С Олей они мало виделись. Оля уходила из дому рано, он поздно. Отправляя письма в Еланск, она спрашивала Костю, не хочет ли он что-нибудь написать детям, и он делал приписку. Свое белье он, как прежде, всегда находил в чемодане выстиранным, выглаженным и, если было нужно, починенным.
Иногда он ловил Олин пристальный взгляд. Костя считал своим долгом его спокойно выдерживать, без слов как бы подтверждая, что нужно крепиться. Как ни странно,
