Она, видимо, наговаривала на себя, чтобы несколько смягчить преступления своего мужа и тем облегчить его участь. Она знала, но молчала, что муж ее не только еретик, но вождь, архиерей и пророк их, что он ведет скитальческую жизнь, проповедуя в потаенных местах запретное учение. Аламан Роэкс бросил свои богатства и дворец и в плебейском облачении совершенного стал служить своей вере и скоро сделался епископом альбигойской церкви. Но за него пострадала Иоанна; она была осуждена на вечное заточение. Тогда Роэкс был не в состоянии более переносить своего положения. Совесть укоряла его за жену. Он представлял себе суд над ней, ее страдания в тюрьме, в которую она пошла, думая оправдать его, готовая даже на пытку, воспоминания неотступно преследовали Аламана, когда он поучал в лесу неофитов. Наконец он не выдержал, сбросил свою черную рясу и добровольно явился в трибунал 14 февраля 1247 года.
Его государь, для славы которого он жертвовал жизнью, был в числе его судей. Такая неблагодарность проистекала из благочестивого лицемерия графа; это был тот предел, когда бесхарактерность близится к нравственному преступлению. Инквизитором был фанатичный и суровый аскет Бернард де Канчио, занимавший этот пост с 1243 года и подписавший за свою жизнь несколько сотен протоколов, и Иоанн из Сан-Пьетро. Про архиерейство Аламана в трибунале еще не успели получить сведений, так как он только недавно принял священнический сан.
Аламан не хотел отпираться, что был в общении с еретиками. Он сознался, что был и на трапезах, и на службах альбигойцев, что верил в двух богов, доброго и злого, что добрый не мог творить ничего видимого, что брак и крещение не ведут к спасению, что тела не воскресают, что спасаются личным воздержанием и прочее. Тридцать лет он исповедовал эти убеждения и теперь покаялся, думая разделить участь своей жены. Он скрыл свой сан и то влияние, какое имел между альбигойцами. Трибунал, не принимая во внимание его бегство и не усиливая наказания, определил заточить его на всю жизнь в тюрьму при церкви Святого Стефана.
Эта тюрьма поглотила в те годы многих из видных людей Тулузы, занимавших, подобно Роэксам, места в капитуле. Не все они держали себя перед трибуналом благородно. Вместе с Аламаном Роэксом на собраниях еретиков неразлучно бывали Вильневы. Журдан Вильнев уже сидел в заточении с 1237 года, Бертран Вильнев оговорил своего брата Арнольда еще до ареста Аламана и тем избавился от наказания. Он стал шпионом при инквизиции и среди прочих дел участвовал в процессе жены Роэкса. Арнольд в июле 1245 года, стараясь выпутаться, показал, что вместе с братом он слушал альбигойских проповедников Гроса, Бонфиса и Лагета, но что никогда не верил их учению, не принимал их у себя и что даже и в том каялся перед отцом-инквизитором Арнальди.
Стефан и Арнольд Вильневы были осуждены на покаяние, пилигримство с посохом в руках и постройку темниц для осужденных. Но замечательно, что этот ряд осуждений, постигший фамилию Вильневов, нисколько не опорочил ее. Инквизиционные сентенции, обрекавшие на легкое покаяние, встречались так часто, посещения трибунала горожанами правыми и заподозренными стали так обыкновенны, что осуждение в трибунале уже теряло свой прежний позорящий характер. В тулузском архиве хранится современный манускрипт протоколов, который разделен на столбцы со списком почти всего городского населения одной общины, которое поодиночке допрашивал приехавший инквизитор. Потеря чести не ложилась пятном на род и семейство. Потому в XIII столетии между рыцарями, консулами и членами муниципалитетов на Юге по-прежнему попадаются Вильневы.
Иные рыцари, как Эстольд де Роквиль, старались указать на большое число своих единоверцев, ошибочно думая тем облегчить свою участь. В Сен-Пуэлле Роквиль принимал архиерея, исходившего почти весь Лангедок. Тут бывали на службах Манзо и Конгосты. То же самое было в замке Кассер и Монгискаре, где Роквиль познакомился с проповедником Баконией. В Тулузе он был злизок с Ламотом, который однажды сопутствовал ему в странствиях[229]. Но ему было тем труднее оправдаться, что, по собственному его признанию, на его руках были склады одежды и припасов для еретиков. Жена разделила его участь. Она указала на Мазеролея, Кастельново и Арнольда Вильнева.
Гораздо важнее было показание Б. Мира в мае 1245 года. Он жил постоянно в Фанжо и поучал ереси в доме Мерсье, с которым рано сошелся. Но интересно то, что в его дом приходили слушать еретические поучения трое клириков: Гугон, Лантар и Гозберт, бывший капелланом Амори Монфора. Все они обожали совершенных, склоняли пред ними колена и брали благословение. В Фанжо и позже в Кастельнодарри, куда перебрался их кружок, появлялись и другие проповедники с диаконисами, как то: Гильберт де Кастр, Бордас, Коломб, сестры Вильмет и Лонгбрюн. К ним присоединился графский бальи Понс Вильнев.
Это было двадцать один год тому назад, но мы видим участие духовных лиц в еретичестве впервые после орлеанских казней. К сожалению, неизвестно, чем кончилось это дело, так как протоколы сохранились в беспорядочных неполных копиях и не вошли в общую коллекцию.
Что касается каркассонской инквизиции, то ее протоколы от этих годов, хранившиеся долго, как в безопасном убежище, в архиве доминиканского монастыря, в Монпелье, были истреблены кальвинистами во время религиозных войн вместе со старым монастырем, сгоревшим дотла. Случайно сохранился лишь один инвентарный перечень этих документов. Этот инвентарь сам по себе обширен, не представляя полного перечня дел и имен подсудимых, он освещает, как искра среди мрака, сущность и последствия решений.
Из него видно, что в 1244 году дела были в трех связках, в 1245 году – в трех, для 1246 года – в одной. В 1244 году многие были осуждены на костер за непризнание в ереси и много костей было выкинуто из кладбищ; другие были осуждены за неявкой заочно; третьи наказаны заточением. Составилась особая связка о тех, кто ходили по Нарбоннской и Каркассонской провинциям утешать больных и умирающих и совращали их в ересь под предлогом обращения к Богу и Евангелию. В следующем году инквизиция действовала в Альби, осуждала на заточение, покаяние и пеню. Наконец, в 1246 году поприще действий было перенесено в Фуа и направлено против «живых и мертвых». Трибунал встретил здесь редкую энергию и стойкость убеждений. Эти люди смело смотрели в глаза инквизиторам и вызывали их на бой. На допросах большинство альбигойцев смело показало, что они считают своих единоверцев добрыми людьми, правоверными и заслуживающими спасения. Подсудимые заявляли свою догматику, дуализм, свои сомнения о пресуществлении, таинствах и затем сказали, что Бог не мог сотворить ни мужчину, ни женщину, ни какую-нибудь тварь и что они верят в то, чему их учили.
Известно, что такая исповедь вела на костер, если преступник не раскаивался.
Чем далее, тем более находила себе пищи деятельность трибуналов. Недаром некоторые доминиканцы гордились, что инквизитор тех лет Бернард Канчио исписал такое множество пергаментов одними сентенциями, когда его братья проводили бессонные ночи над фолиантами во славу той же католической веры. Тулузские дела 1246 года, которые имеются в парижском сборнике, представляют ту же связь с движением в Монсегюре, как и процессы, им предшествовавшие.
