Именно тогда со мной приключилось милое, но двусмысленное происшествие. Я должна была жить вместе со своей подругой Луизой от Фата, а поскольку в 1945 году война оставила повсюду следы разрушений, нас разместили на частной квартире. Такси доставило нас к жалкого вида двери черного непрезентабельного здания. Несомненно, мы ошиблись адресом. Луиза осталась в такси, а я отправилась на разведку. Ошибки не было. На третьем этаже элегантный мужчина распахнул передо мной дверь очаровательной квартиры, куда вскоре поднялась Луиза. Хозяин, человек лет тридцати пяти с ласковыми голубыми глазами за стеклами очков без оправы и нежным лицом, казался крайне робким и краснел, обращаясь к нам на прекрасном французском языке.
Неужели нас разместили у холостяка? Когда он на минуту отлучился, мы переглянулись с немым вопросом, крутившимся в наших головах. Вскоре хозяин вернулся и угостил нас чудесным чаем с пирожными и поджаренными хлебцами. То и дело отбрасывая прядь шатеновых и слегка волнистых волос, падающих на лоб, он сообщил, что владеет одним из крупнейших домов моды Копенгагена и живет здесь вместе с лучшим другом. Успокоенный взгляд Луизы стал бы еще нежнее, знай мы заранее, какое чудесное пребывание организуют нам эти два истинных джентльмена, водя нас по лучшим ресторанам, знакомя с обществом и городом, который они ценили как настоящие художники.
Нам пришлось опуститься на землю в конце этого идиллического пребывания и задуматься о проблемах обратного пути, поскольку вновь оказались в стареньком «юнкерсе». Ситуация невероятно обострилась. Зная, что французы живут в строгих условиях распределения продуктов питания, обходительные датские друзья завалили нас подарками.
Каждый принес огромную коробку, полную сгущенки или порошкового молока, яиц, паштетов, печенья… Все это следовало разместить в салоне в дополнение к имеющемуся грузу. Самолет, разбежавшись по полосе, остановился, и один из пилотов попросил нас придвинуться к кабине пилота, чтобы уравновесить летательный аппарат. Иначе мы не могли взлететь. Столь неудачный старт ослабил нашу веру в исход полета.
К счастью, мы все более или менее приготовились к воздушной болезни, наглотавшись лекарств. Кого-то, питавшего надежду избежать неприятностей предыдущего полета, осенила блестящая идея купить запас пилюль, которые раздали всем. Вначале я отказалась, но потом проглотила таблетки, когда рассвирепел ветер и разыгралась непогода. Увы, сердце мое оказалось не столь восприимчивым, и я дважды теряла сознание в ресторане аэропорта и, когда поднималась на борт, меня поддерживали Мадлен Рено с одной стороны и Жан-Луи Барро – с другой. Я проделала путешествие в беспамятстве, спящим сурком, пока «юнкерс» скакал галопом по воздушным ямам, словно зебра, и доставил домой в 3.20 ночи.
После ужасов трудного взлета и воздушной летаргии мне пришлось через некоторое время провести ужасную ночь со знаменитым академиком. Не ищите двусмысленных намеков.
Жорж Дюамель[284] и его жена занимали кресла позади меня в самолете, летящем в Бразилию.
Мы пересекли Пот-о-Нуар – «Котел тьмы». Для невеж поясню, переживания не поддаются описанию, если сам не участвовал в полете. Мы попали в апокалипсическую грозу, которая регулярно сотрясает атмосферу над Атлантикой: самолет икает, прыгает, как комочек пуха в центре огненного кольца, вспышки молний слепят. Ужасающий и прекрасный спектакль.
Меня разбудила соседка и подруга Колет, невероятно возбужденная. Я с каким-то отупением взирала на эту вагнеровскую вакханалию и подсчитывала шансы на спасение в случае катастрофы. Мне говорили, что самолет может продержаться на воде часов пять. Для пересечения океана надобно девять часов. Мы были как раз посередине, а значит, спасательное средство даже при немедленном отходе от побережья потратит на ход до нас не менее пяти часов. Тютелька в тютельку…
Я не была единственным фаталистом, господин и госпожа Дюамель позади меня вели себя крайне беспокойно. Можно быть академиком и вдруг ощутить тщету своего бессмертия. Они раз тридцать вставали, менялись местами, хватались за спинку моего кресла, резко дергали меня за волосы, даже не замечая этого.
Слава Богу, остаток перелета прошел спокойно, хотя мы находились в воздухе тридцать шесть часов с промежуточными посадками в Лиссабоне, Дакаре (влажная жара, роскошные негры, безвкусный фруктовый сок), Ресифе (проливные дожди, пальмы, невыносимая влажность из-за испарений красной почвы). И вот Рио, чудо при закатном солнце, смесь джунглей и небоскребов в двадцать пять – тридцать этажей, цепочка необъятных бухт.
Самым забавным моментом оказалось прохождение экватора. Подавая шампанское, бортпроводник облил нас, зажав горлышко бутылки большим пальцем и опрыскивая, словно парикмахер. От этой невинной шутки и пролета через «Котел тьмы» осталось воспоминание в виде диплома, выданного «Пан-Эр» по прибытии в Бразилию. Быть может, господин Жорж Дюамель держит такой же в своем кабинете?
По прибытии новый «Котел тьмы» – отсутствует наша директриса. Она прибыла через два дня в момент, когда мы уже вполне могли обойтись без нее. А пока надо было действовать, и я с радостью приняла предложение директора заменить ее. Однако предстояло затеять крупную игру.
Путешествие проходило под патронатом бразильского журнала «Сомбра», который намеревался с нашей помощью получить доход от рекламного бума. Шел 1947 год, и отношения Франции с Южной Америкой еще не достигли нынешнего состояния. Директор журнала приобрел шестьдесят самых красивых моделей парижских коллекций. Я сказала «приобрел», что сразу превратило его в крупного клиента нашей Высокой моды. Примеру клиента могли и должны были последовать другие, а потому мы, все и вся, лица заинтересованные в успехе, должны были сосредоточиться и не наломать дров.
Я до сих пор помню, с какой тщательностью мы готовились к путешествию еще до отлета. Я отдыхала на юге Франции, когда почтальон доставил мне письмо от Жермены Леконт: она предлагала отправиться в Рио-де-Жанейро и, предвидя мое согласие, запретила загорать. «У бразильянок смуглая кожа, – писала она, – а потому ты обязательно должна остаться блондинкой со светлой кожей». Всем известно, что контраст создает экзотику, вот почему я пользуюсь большим успехом в латинских странах, а мои приятельницы-брюнетки, к примеру Лаки, лучше принимаются северянами. С этой минуты моим неразлучным другом стал солнечный зонтик, и несколькими днями позже я уже неслась в Париж, с нетерпением ожидая примерки «своей» коллекции. Моя спешка объяснялась тем, что мне выпал шанс представлять два дорогих мне дома – Жермены Леконт и Кристиана Диора, которого я знала еще со времен его бытности модельным мастером у Лелонга. Они меня побаловали оба, придумав для меня самые красивые модели, о таких я даже не мечтала. К тому же я летела в Рио, когда на Елисейских Полях редко встречались друзья, возвратившиеся из Бразилии или собирающиеся туда отправиться.
