Ссылка Бахтина в Кустанай не была, конечно же, равнозначна ссылке Александра Меншикова в Березов, Ивана Худякова в Верхоянск или Владимира Богораза-Тана в Среднеколымск. Не напоминала она по своим условиям и пребывание на Соловках. Но думать, что кустанайское житье-бытье Бахтина мало чем отличалось от временной «перекантовки» в провинции выпускника какого-нибудь вуза, вынужденного покинуть Ленинград после распределения, тоже не стоит. Все-таки надо помнить, что Бахтин был тяжелобольным человеком, инвалидом, для которого даже простая смена привычной бытовой обстановки превращалась в мучительное испытание. Что касается Кустаная, то уже резко континентальный климат этого города оставлял желать лучшего. В беседах с Дувакиным Бахтин так описывал место своей ссылки: «…это был, действительно, такой угол совершенно темный. Степь кругом, степь, деревьев там очень мало. Голая степь… Климат там был тяжелый, тяжелый: зимой очень сильные морозы, а летом совершенно изводили пыльные бураны. Ветры, которые поднимали пыль, буквально невозможно было ходить — задыхаешься…»
Однако суровость природы во многом компенсировалась благосклонностью местных жителей, имеющей давние корни. Это расположение кустанайских туземцев Бахтин объяснял так: «Кустанай — это вообще город, где и в прежнее время, в царское время, было место ссылки. Да… И там население привыкло к ссыльным относиться хорошо… Традиция эта оставалась. Относились к нам там очень хорошо — вначале, вначале во всяком случае. Я даже удивился. Как-то в то время было уже очень голодно, все выдавалось по карточкам, но нам всегда прибавляли еще, прибавляли. Придешь в магазин — дает четверку чаю или там даже осьмерку чая. Попросишь — дадут две, три и так далее. Очень хорошо относились в торговых организациях…»
Жалостливость по отношению к ссыльным, выросшая на почве социально-экономической географии, приобретала иногда у кустанайцев модернизированный оттенок. Если верить Бахтину, в Кустанае «никому не приходило в голову» предложить ссыльным подписаться на какой-либо заем, что позволяло успешно оберегать личные и семейные бюджеты от весьма солидных ежемесячных изъятий.
Самое время узнать, из чего складывался кустанайский бюджет Бахтиных. Поиски работы в Кустанае растянулись у Бахтина практически на целый год, в течение которого основным источником существования была зарплата Елены Александровны, устроившейся на какую-то должность в местную библиотеку. Сам же Бахтин поначалу предпринимал попытки оформиться школьным учителем (преподавание литературы и русского языка было бы хоть и редуцированным, но все-таки вариантом привычной филологической деятельности), однако на возможность его контакта с юными, неокрепшими душами, способными попасть в силки идеологической неблагонадежности, был наложен негласный запрет. В результате Бахтин, видимо вспомнив банковское прошлое отца и деда, выбрал стезю экономиста Кустанайского райпотребсоюза. Движение по ней было достаточно комфортным, не сопровождалось какими-либо служебными дрязгами и заняло промежуток с 23 апреля 1931-го по 26 сентября 1936-го. Денежное вознаграждение, получаемое Бахтиным-экономистом, оказалось настолько солидным, что на фоне коренных жителей Кустаная он стал казаться по-настоящему обеспеченным человеком, ничем не напоминающим вечного ленинградского «сводителя» концов с концами. Такое материальное преуспеяние было предопределено, как ни странно, все тем же статусом ссыльнопоселенца. «Так как ссыльные, — раскрывал Дувакину секрет своих финансовых успехов Бахтин, — в большинстве случаев… были люди образованные, квалифицированные, а таких там (в Кустанае. — А. К.) было очень мало, никого, собственно, не было из местного населения, то нам совершенно другую зарплату давали. Скажем, зарплата — полтораста рублей, а нам давали двести пятьдесят — триста, только за то, что мы — ссыльные. Ну, мы, конечно, как-то оправдывали эту зарплату. И в этом отношении все понимали, что так, как мы работаем, никто там работать не умел и не мог. Все же это были очень малокультурные люди, хотя и умные, и способные, но малокультурные люди».
Кроме того, находясь в Кустанае, Бахтин постоянно подрабатывал на различных курсах бухгалтерской направленности. Сохранилась, например, коллективная фотография 1932 года, где Бахтин, обозначенный как «препод.», снят вместе со слушателями трехмесячных счетоводных курсов союзного треста «Свиновод». Подобная деятельность, отметим, не была для Бахтина чем-то таким, что выполнялось через силу, вызывая тоску и отвращение. Наоборот, есть ощущение, что в кустанайском Бахтине пробудился дремлющий банкир, заваленный когда-то грудой книг по неокантианству и прочно всеми забытый. Символом частичного освобождения от наложенных чьим-то проклятием гуманитарных оков стала статья «Опыт изучения спроса колхозников», опубликованная Бахтиным в центральном журнале «Советская торговля» (1934, № 3).
Характеризуя специфику социокультурной ситуации в Кустанае, нельзя обойти вниманием тот факт, что в этот казахстанский город наряду с Бахтиным ссылались люди, которые совсем недавно находились на вершине власти, где распоряжались чужими судьбами по своему усмотрению. Так, с 1932 по 1933 год Кустанай был местом ссылки Григория Зиновьева — недавнего фактического хозяина Ленинграда и члена Политбюро ЦК ВКП(б). Бахтин и Зиновьев наверняка встречали друг друга на кустанайских улицах, но вряд ли подавали при этом какие-нибудь приветственные знаки, заключавшиеся, например, в еле заметном кивании головой или в небрежном приподымании шапки. Оба они к тому же предпочитали не тратить время на праздные прогулки, поскольку на домашнем письменном столе их дожидались рукописи, над которыми они усердно работали: Зиновьев старательно переводил «Майн Кампф» Адольфа Гитлера (плоды его трудов будут изданы в 1933 году в нескольких десятках экземпляров, снабженных грифом «Для служебного пользования»), а Бахтин отдавал свои вечера созданию трактата «Слово в романе». Когда рукопись этого исследования была закончена, Бахтин отдал ее перепечатать на машинке еще одному «осколку» российского революционного фронтона — бывшей жене известного меньшевистского деятеля Николая Суханова (1882–1940) Галине Константиновне (Лие Абрамовне) Флаксерман-Сухановой (1888–1958), также отбывавшей в Кустанае ссылку.
«Слово в романе» не надо рассматривать как результат «убийства» того свободного времени, которым Бахтин обладал в Кустанае. Данный трактат мыслился в качестве продолжения, сиквела, говоря современным языком, «Проблем творчества Достоевского». Бахтин надеялся, что вынужденная выброшенность из потока официальной литературной жизни не будет долгой, что не за горами его возвращение в печать, которое неизбежно потребует предъявления уже готового текста. Чтобы текст этот по-настоящему «прозвучал» и вызвал гарантированное внимание читательско-критического сообщества, необходимо было каким-то образом его приурочить к злобе дня, разбавив абстрактно-эстетическую закваску набором актуальных суждений о новейшей литературе.
В предисловии Бахтин прямо говорит, что его книга «возникла как теоретические и, отчасти, исторические prolegomena к конкретному стилистическому изучению современного советского романа». Однако, спешит он предупредить потенциального читателя, почти весь материал предпринятого им исследования сознательно «ограничен классическими образцами романного жанра» и «не выходит за пределы прошлого, т. е. ограничивается только литературным наследством в области стилистики романа».
