Спустя примерно милю дорога привела нас к песчаному речному берегу. Здесь я остановился и, выпустив Блу, позволил ему обрыскать кусты. Сам же я уселся, скрестив ноги, на капоте и, немного полюбовавшись новенькими сапогами, запрокинул голову и стал смотреть, как расчерченное кипарисовыми ветвями солнце медленно заходит над каким-то безымянным ручьем в богом забытом уголке Южной Каролины.
Я сидел так довольно долго, мурлыча себе под нос песни Рэнди Тревиса. Наконец солнце скрылось полностью, и в сгущающихся сумерках ветви кипарисов словно зажили собственной жизнью, приобретя причудливые, фантастические формы. Внизу, у самых колес, заскулил Блу, просясь обратно в кабину.
Пять минут спустя я уже ехал обратно к ухабистой дороге, которая должна была привести нас к шоссе. Сколько миль мы проехали за этот вечер, я не знаю, может, двести, а может, и все триста. Наша поездка длилась почти шесть часов, но для меня вечер пролетел как одна минута. В Диггере так бывает: для некоторых людей время просто останавливается.
Когда мы вернулись в городок, шел уже десятый час. Вечер был темным, холодным и ясным, и мне казалось, я мог бы не вставать из-за баранки еще дня три, к тому же в моей голове крутилось пять или шесть хороших песен, которые помогли бы мне скоротать время до утра.
Сворачивая на свою подъездную дорожку, я рассмеялся. Мне пришло в голову, что Мэгги возненавидела бы мой пикап с первого взгляда, ведь он служил вещественным воплощением всего, что описывается в толковых словарях под рубрикой «неотесанный». И в то же время я не сомневался, что Мэгги была бы рада моей радости.
Обогнув дом, я припарковался рядом с амбаром и подставил под двигатель старый жестяной таз, чтобы убедиться, что из картера не подтекает масло. Несмотря на то что двигатель был отремонтирован, сам автомобиль был достаточно старым, а все без исключения старые автомобили жрут масло, как я не знаю кто. Я, впрочем, не считаю это недостатком или неисправностью – это просто часть их языка. Стоит поездить на таком старичке достаточно долго, и ты начнешь понимать этот язык и даже говорить на нем.
Опуская задний борт, я услышал позади себя легкие шаги.
– Что это такое? – спросил Эймос, показывая на мое оранжевое чудо.
– Это, – ответил я, любовно похлопывая ладонью по борту, – счастье. Счастье как оно есть.
Эймос сдвинул бейсболку на затылок и окинул мое приобретение скептическим взглядом.
– Уж не у Джейка ли ты его приобрел? – поинтересовался Эймос.
– Именно у него, – подтвердил я, любовно проводя ладонью по ржавым пятнам на выгоревшей оранжевой краске.
– И сколько ты за него отдал? – Эймос подбоченился, и его глаза опасно блеснули.
– Не твое дело. Скажу только, что Джейк обошелся со мной по-честному, и я согласился выплачивать ему стоимость машины ежемесячно в течение ближайших двух лет.
– Дилан… – Эймос склонил голову набок. – Что-то мне подсказывает, ты заплатил этому хорьку даже больше, чем он запросил.
– С чего ты взял, что я способен на подобную глупость? – делано удивился я.
– Я скажу, только сначала ответь на мой вопрос.
Я заглянул в кузов.
– Нет. Подробности сделки – это наше с мистером Пауэрсом частное дело. И я не имею права их разглашать, – закончил я твердо.
– Все ясно, – спокойно констатировал Эймос. – Дилан, ты туп как пробка, вот что я тебе скажу! – С этими словами он повернулся и, не переставая качать головой, зашагал по подъездной дорожке прочь, а я зашел в дом, взял пару бубликов и банку с арахисовым маслом, а потом вернулся во двор и уселся в кузове пикапа, куда ко мне тотчас вскочил Блу.
Когда от арахисового масла остались одни воспоминания, я снова вернулся в дом и приготовился ко сну, то есть снял свои новенькие джинсы, оставшись в одних боксерах. Потом я растопил камин, и мы с Блу, устроившись рядом, стали смотреть на огонь. Ему это очень нравилось, мне – тоже, поэтому в последнее время мы частенько предавались этому приятнейшему занятию. Тепло и игра огненных языков почти убаюкали меня, когда я вдруг сообразил, что неплохо было бы просмотреть почту. Снова одеваться мне было лень, и я, наплевав на холод, вышел из дома в одних трусах. Все равно, думал я, здесь меня никто не увидит. Курьер был прав: наши края – настоящая глушь, захолустье, тмутаракань.
Открыв почтовый ящик, я пошарил внутри и совершенно неожиданно вытащил два конверта. Вернувшись на подъездную дорожку, я поднес их к свету фонаря над крыльцом. На первом письме мне бросилась в глаза фамилия отправителя – Тентуистл. Торопясь, я вскрыл конверт, чувствуя, как волосы у меня на затылке встают дыбом, а по рукам бегут мурашки. Этого письма я ждал, но, вопреки всему, надеялся, что оно не придет, потому что ясно понимал: я не смогу оплатить больничные счета Мэгги иначе как заложив ферму. Разворачивая вложенный в конверт листок бумаги, я приготовился к худшему.
«Уважаемый мистер Стайлз!
Сообщаю Вам, что на текущий момент счет за услуги по уходу за Вашей женой миссис М. Стайлз составляет 227 753 доллара и 87 центов…»
Величина выставленной в счете суммы меня просто ошеломила, и в течение нескольких секунд взгляд беспомощно перебегал с бабушкиного дома на Папины поля и обратно. Я знал, что со всем этим мне теперь придется расстаться, но смириться с этой мыслью никак не мог. Заложить ферму не проблема, но выплатить все, причитающееся по закладной, мне будет не под силу. Похоже, думал я, моя жизнь вот-вот переменится к худшему. Уже переменилась…
И я стал читать дальше.
«…Я рад также уведомить Вас, что на днях ваш счет был полностью оплачен анонимным спонсором, который потребовал, чтобы впредь все счета по уходу за миссис М. Стайлз направлялись по отличному от Вашего адресу. Если я могу быть Вам еще чем-то полезен или если у Вас возникли вопросы, звоните мне в рабочее время с 9 до 18 часов ежедневно, кроме выходных.
С уважением,
Джейсон Тентуистл.
P.S. Я искренне сожалею о произошедшем между нами недоразумении и желаю Вам и вашей супруге всего наилучшего».
Мне не потребовалось и секунды, чтобы догадаться, кто был этим «анонимным спонсором». Подобный поступок был вполне в стиле Брайса, чьи дела всегда говорили громче, чем слова. А Тентуистл-то каков!.. Похоже, парень вовсе не был таким уж самодовольным и черствым, каким я его считал.
Второе письмо было гораздо менее официальным и было адресовано «Профессору». Я узнал почерк Кой.
«Уважаемый профессор!
Завтра я уезжаю в Спелман – как мне сказали, я могу приступить к занятиям уже со следующего семестра. Никогда, никогда я не думала, что сумею вырваться из нашего болота! Впрочем, теперь, когда я уезжаю, Диггер больше не кажется мне таким уж плохим. Здесь я медленно умирала, но здесь я и жила – особенно в последнее время. Как вы правильно сказали, жить или умереть зависит только от выбора самого человека.
