А если бы пришлось доложить Николаю о том, что происходит?
Был один государственный деятель в России, который сказал своему императору: «Против вашего величества заговор, но беспокоиться не о чем: я сам этот заговор возглавляю. Это наилучший способ держать в своих руках все нити».
Этого деятеля звали граф Петр Алексеевич Пален. Николай мог вспомнить, чем кончилась та история для его прапрадеда Павла I. Или один из дядюшек, великий князь Николай Михайлович, профессиональный историк, специалист как раз по XVIII веку, напомнил бы… (Кстати, аналогия с Паленом мелькала при обсуждении дела Азефа в Государственной думе в феврале 1909 года. В общем-то, она на поверхности.)
В июле Азеф выезжает за границу и начинает переговоры с возможными членами организации. В первую очередь — с Савинковым. Тот находился в депрессии, в состоянии неверия. Азеф еще недавно приложил немало усилий, чтобы ввести его в это состояние. Теперь задача заключалась в том, чтобы вывести. В конце 1906 года Азеф и Савинков убеждали партию в том, что прежние методы исчерпали себя — нужно техническое обновление. Теперь оказывается, что и прежними методами можно работать. Долгое время не могли убить ни одного министра, губернатора, градоначальника — теперь покушаемся на царя. Это звучало нелогично. Но Азеф умел убеждать, хотя и не был особым оратором.
Вот отрывки из письма Савинкову от 24 сентября:
«Очень верно, что дела возможны в настоящее время при необычайном напряжении сил… Из этого только и следует, что надо напрячь все силы — вот я и еду только с этой целью, напрячь все силы, т. е. напрячь все свои силы для создания того, что может дать результат…
Ты пишешь, что я стараюсь вдохнуть в тебя веру в мертворожденное дело… Я очень далек от этого и, напротив, думаю, что при полном отсутствии веры в дело, которое проглядывает из твоего письма, ехать не следует — говорю это совершенно по-товарищески…» [247]
Самолюбие — страшное оружие. Савинков приехал в октябре вместе с Азефом и Гершуни в Финляндию на заседание, посвященное террору. Он пытался убедить ЦК, что продолжение работы возможно как минимум при расширении Боевой организации до 50–60 человек. Он остался в меньшинстве; вплоть до лета 1908 года его роль в БО ограничивалась тем, что он курировал ни шатко ни валко продолжавшиеся работы Бухало.
Возглавлять БО должны были Гершуни и Азеф сообща. Правда, Гершуни был уже своего рода «символом» партии, особенно после своего выступления на съезде, и многие не хотели, чтобы он сосредоточивался на секретных боевых делах. К тому же он внезапно почувствовал недомогание. Считая, что сказались перенесенные в тюрьме и в Сибири лишения, Григорий Андреевич поехал на время «подлечиться» в Швейцарию. Предполагалось, что он будет вместе с Азефом руководить Боевой организацией, пока — издалека.
В Россию он не вернулся. У него обнаружился рак легких. 17 марта его не стало. Революционеры рассказывали потом, что их герой умер от «раны, натертой на ноге тюремными кандалами» — конечно, это была вульгарно-романтическая легенда.
Боевая организация Гершуни — Азефа (а на деле — одного Азефа) должна была сосредоточиться на цареубийстве. Остальные, «мелкие» дела поручались Карлу и Кальвино; о судьбе этих людей и их группы мы уже говорили.
Правой рукой Азефа стал Петр Карпович — тот самый, который в 1901 году убил министра просвещения Боголепова. Он сидел в Шлиссельбурге, потом отбывал наказание в Сибири, оттуда бежал.
Савинков описывает его так:
«Карпович был резок и прям. Чрезвычайно правдолюбивый, он и в других не переносил ни малейшей неискренности. Это было основной чертой его характера. Другой чертой была его отвага. Он напоминал тех средневековых рыцарей, о которых говорится в сказках: чем опаснее было предприятие, тем охотнее он брался за него. По своим взглядам, он был в партийной оппозиции. Он признавал только террор и с оттенком пренебрежения относился ко всякой другой партийной работе. Он с чисто женскою нежностью привязался к Азефу и, быть может, более, чем кто-либо другой, видел в нем прирожденного вождя центрального террора»[248].
С Карповичем связан один почти водевильный эпизод того времени.
Однажды Петра (известного в лицо полиции на местах) случайно арестовали. Возмущенный нарушением данного слова, Азеф потребовал отпустить его («Если человек, с которым я ежедневно общаюсь, теперь взят, в то время как я гуляю на свободе, — то всякий должен заключить, что я предал Карповича в руки полиции»). Конечно, сделать это можно было только одним способом: устроить арестованному побег.
Карповичу объявили, что он арестован за проживание по фальшивому паспорту, и направили его к месту рождения в сопровождении одного одетого полицейским надзирателем чиновника охранки Ивана Петровича Доброскока, который, естественно, получил прямые инструкции: дать конвоируемому уйти.
«Надзиратель» то и дело покидал извозчичью пролетку — то покупал папиросы, то пил пиво — и, вернувшись, с раздражением обнаруживал, что арестованный на месте. Наконец он предложил Карповичу зайти в трактир поесть. В трактире «надзиратель» удалился в уборную и не выходил оттуда чуть не полчаса — пока, наконец, Карпович не сообразил (или не осмелился) выйти на улицу и отправиться куда глаза глядят. «Непонятно, как такой человек мог бежать с сибирской каторги», — говорил Доброскок, отчитываясь о проведенном мероприятии своему шефу Герасимову. Непонятно и то, как Карпович не узнал самого Доброскока, человека довольно известного.
В конце 1907 года Азеф рассматривает и докладывает ЦК разные варианты покушения на царя. По мере необходимости он делится этими планами и с Герасимовым.
Кроме тривиальных уличных наблюдений за царскими выездами речь шла, например, о плане проникновения в Царское Село в составе одной из провинциальных монархических депутаций — тех «истинно русских людей», на которых Герасимов жалел полноценного тюремного обеда.
Обсуждался проект, согласно которому удар царю нанесет священник (был один готовый на дело юноша, который только что окончил семинарию и мог по протекции родных получить место близ Царского Села).
Интересной комбинацией была «царская охота». Речь шла о том, чтобы на обычном охотничьем пути царя, в деревне Большой Кинель, оборудовать чайную — чайную Союза русского народа, с верноподданным стариком-хозяином (его роль должен был сыграть старый народоволец М. М. Чернавский) и его женой-старухой (на эту роль намечалась Лебедева-Шебалина), зазывающими дорогих гостей. Уже был снят дом, но в последнюю минуту Лебедева отказалась: кто-то посоветовал ей «не доверять Ивану Николаевичу». План заморозили, но не отказались от него. Азеф списывался с сосланной в Иркутск Якимовой, предлагая роль хозяйки чайной теперь уже ей.
Мастерская Бухало тоже продолжала работу. Выдвигался и еще один проект, связанный с научно-технической революцией. Речь шла о маленькой подводной лодке, которая могла бы атаковать царскую яхту в финских шхерах. Этот проект всерьез рассматривался эсерами — уже после Азефа. Весной 1909 года по заданию Савинкова был выполнен чертеж субмарины неизвестным инженером, но к строительству ее так и не приступили.
