Исходя из всего вышесказанного, я утверждал, что единственным радикальным решением вопроса остается, по-прежнему, применение технических изобретений. Значит, необходимо, во-первых, изучить минное и саперное дело, взрывы на расстоянии и т. п.
Как временный паллиатив я предлагал следующий план.
Ввиду крайней необходимости немедленных террористических выступлений и ввиду невозможности пока использовать научную технику партия должна напрячь все свои силы, не жалея ни средств, ни людей на восстановление Боевой организации в том ее виде, какой, по моему мнению, единственно был способен развить достаточную для успешного действия террористическую энергию. Наблюдающий состав должен быть увеличен до нескольких десятков человек. Параллельно с ним должна быть создана группа, цель которой должна состоять в открытых вооруженных нападениях на основании собираемых ею, при помощи партийных учреждений, сведений. Во главе такой организации, включающей, конечно, и химиков, должен стоять сильный, практический и авторитетный морально центр. Я считал, что в такой комитет должен войти и Гершуни.
Гершуни молчал. Когда я кончил, Азеф спросил:
– Если в организации будет несколько десятков, пятьдесят – шестьдесят человек, то как не допустить провокации?
Я ответил, что строгий выбор членов может, до известной степени, оградить от провокатора, строгие же формы организации, разделение труда и изоляция отдельных работников могут уменьшить вред его даже в случае его проникновения.
Тогда Азеф сказал:
– Ты не раз говорил мне, что я переполняю организацию новыми членами, а теперь хочешь сам переполнить ее еще больше.
Я ответил на это, что я видел переполнение организации в приеме новых членов, для которых не было в данный момент работы. Такие товарищи жили бездеятельно в Финляндии, а это деморализующим образом отражалось на них и на всей организации. В моем же плане каждый человек будет занят полезной работой.
Тогда Гершуни задал мне вопрос:
– Где вы найдете такое количество террористов?
Я сказал, что в партии довольно боевых сил, что многие из них не находили до сих пор себе применения и что опыт максималистов показывает, что недостатка в людях нет и не может быть.
Гершуни сказал:
– Да, но где вы найдете унтер-офицеров и офицеров? Комитет из трех лиц не может удержать в равновесии такую организацию. Необходимы помощники – руководители на местах.
Я ответил, что в партии есть много даровитых работников, которые до сих пор не участвовали в терроре. Я хочу верить, что в такой исключительный момент они по собственному желанию войдут в Боевую организацию. Я назвал имена. Я прибавил, однако, что я боюсь, что Центральный комитет не разрешит им уйти от общепартийной работы.
Азеф сказал:
– Центральный комитет разрешит, но они сами не пойдут в террор.
Гершуни задумался.
– А что, – сказал он, – если они действительно в террор не пойдут?
Я сказал:
– Тогда мой план неосуществим. Мы трое не можем руководить организацией из пятидесяти человек.
Гершуни задумался опять.
– А при прежней форме организации, – спросил он, – вы считаете террор невозможным?
– Я никакой ответственности за такой террор взять не могу.
– И в нем участвовать не желаете?
– Не только не желаю, но и не могу. Не веря в успех, я не могу звать людей на террор. Зная, что организация по самому методу и по своим формам обречена на бессилие, я принимать участие в руководительстве ею считаю для себя невозможным.
Азеф сказал:
– Твой план практически неосуществим – не хватит людей и денег. Кроме того, неизбежно будет провокация.
Я сказал:
– Предложи свой план взамен моего.
Азеф пожал плечами.
– Я не знаю. Я знаю только, что нужно работать.
Гершуни молчал. Я обратился к нему:
– А вы?
– Я тоже не знаю. Но тоже думаю, что нужно работать.
Я сказал тогда, что готов участвовать в любом предприятии, которое мне покажется осуществимым, но что я считаю противным своей революционной совести и террористическому убеждению ангажировать людей в террор, не видя возможности осуществить его.
По этому поводу Азеф впоследствии мне писал следующее: «…Нужно прямо ехать, исходя из положения, что надо напрячь все силы для создания того, что нужно, т. е. стать на точку зрения, на которой я стою и которую я тебе изложил… Относительно нравственного права ангажировать и т. д. скажу, что, когда я буду ангажировать, я надеюсь, что я буду иметь и нравственное право это делать, пока же я могу только напрячь силы для создания… и т. д. Ты пишешь, что я стараюсь вдохнуть в тебя веру в мертворожденное дело. Не знаю, из чего ты взял, что я стараюсь вдохнуть в тебя веру. Я очень далек от этого и, наоборот, думаю, что при полном отсутствии веры в дело, каковое проглядывает в твоем письме, ехать не следует, – это я говорю совершенно по-товарищески» (письмо из Мюнхена, 24-IX-07).
Несмотря на заключительные слова цитированного отрывка, Азеф стал на такую же точку зрения в этом вопросе, на какую стали Г. А. Гершуни, В. Н. Фигнер и очень многие уважаемые мною члены партии. Они находили, что долг террориста – при всяких обстоятельствах и при каких угодно условиях работать в терроре и что я, отказываясь принять участие в боевой работе, не исполняю своего долга. Я не мог согласиться с ними в этом их рассуждении. Наоборот, я считал, что я бы не исполнил своего долга, если бы не указал товарищам и Центральному комитету, что, по моему мнению, возврат к старым формам террористической борьбы ни в коем случае не даст надежды на успех. Я считал также, что я бы совершил преступление, если бы ангажировал на террор людей, доверяющих моему практическому опыту, не веря сам в возможность успеха. Мой план Боевой организации был отвергнут и Гершуни, и Азефом. Ни Гершуни, ни Азеф не наметили другого, более практичного. Предприятие Бухало затягивалось. Оставалось вернуться к тому, что уже доказало свою непригодность. Я считал это нецелесообразным и для себя морально недопустимым: если бы я даже отказался от руководящей роли и предложил себя в исполнители, то самый факт моего пребывания в организации возлагал бы на меня ответственность как за ее деятельность, так и за товарищей, принявших участие в ней по доверию к Гершуни, Азефу и ко мне.
Я решил не ограничиваться моим заявлением Азефу и Гершуни. Я считал своим долгом попытаться воздействовать на Центральный комитет в смысле изменения приемов террористической борьбы, даже если бы эта попытка заранее была обречена на неудачу.
В октябре 1907 года я с этой целью выехал в Финляндию. В Выборге состоялось заседание Центрального комитета, на котором я сделал доклад.
На заседании этом присутствовали Азеф, Гершуни, Чернов, Ракитников, Авксентьев и Бабкин. Последние двое были кооптированы после Таммерфорсского съезда в Центральный комитет.
