Между тем голые руки и обритая голова Куколки были уже в кровь разбиты градом, а ей самой казалось, что она существует как бы отдельно от жизни и все более отчетливо ощущает, как увеличивается расстояние между нею и всем остальным, в том числе и ее собственным телом. Именно поэтому она и причиняемую ее телу боль воспринимала теперь, как и многое другое, словно издалека, из какого-то неведомого странного места. И какая-то часть ее души даже приветствовала эту боль, эти физические страдания, ибо на них действительно можно было обратить внимание, ощутить их как нечто реальное; а потому каждый болезненный удар ледяных катышков, бивших не хуже настоящих камней, она воспринимала сейчас как нечто необходимое, несущее очищение.
В глаза ей бросилась упаковка биг-мака, вокруг которой градины собрались в кучку, как гравий; рядом с этой упаковкой прямо на тротуаре лежала на боку какая-то темнокожая женщина, прижавшись спиной к стене. У этой женщины были самые прекрасные в мире черные волосы, длинными прядями протянувшиеся с ее головы на тротуар и обвившие все ее тело; в этих роскошных волосах посверкивали, не тая, белые градины; ее темные, горящие глаза были все еще открыты, и в уголке одного из них устроилась, выжидая, муха.
Беги, Куколка, беги, велела она себе.
Суд должен состояться. Это она понимала. И жертва должна быть принесена. Это ей тоже было ясно. Вообще-то, странным образом ей это было ясно всегда. Та утопленная в болоте древняя женщина. Та наголо обритая француженка…
Куколка почувствовала, как по щеке у нее стекает теплая струйка, и почти сразу во рту возник солоноватый вкус крови. «Наверное, мне сильно разбило голову градом, – подумала она и решила: ничего, кровь и должна быть пролита».
Не имело смысла задавать себе вопрос: почему она должна быть пролита. Так было нужно, вот и все. И все это чувствовали. И все были с этим согласны. И, хотя никто теперь не хотел в этом признаваться, все понимали, что это всего лишь неотъемлемая часть нашей лживой эпохи. Но это ерунда. Она ведь совершенно готова. И мысли в ее обритой голове здравые. В ее обритой голове вообще царит полный порядок. В ней больше нет никаких противоборствующих идей. Идея там осталась всего одна. Одна-единственная абсолютно ясная цель.
Беги, Куколка, беги.
Но жить ей хотелось… о, как ей хотелось жить! Однако и то, что еще привязывало ее к жизни, теперь, казалось, падает и вдребезги разбивается у нее за спиной; а она все бежала по длинной улице дальше, дальше, в глубь района Кингз-Кросс, и с каждым ее тяжелым, но пока еще контролируемым вдохом, с каждым ударом сердца что-то у нее за спиной навсегда исчезало в невозвратности: ее отец… ее сын… ее дом… ее деньги… ее лучшая подруга… Мысли об этом заставили Куколку резко замедлить бег; она остановилась, уперла руки в бока и сделала несколько глубоких вдохов.
Она не знала, что конкретно собирается совершить, но была уверена, что всегда намеревалась это сделать – как в конце того фильма, который она когда-то видела, вот только никак не могла вспомнить его название. До этого момента она толком не сознавала даже, что у нее есть пистолет, что она сжимает в руке маленькую «беретту», согревая своим теплом ее металлическую рукоять, пока весь мир вокруг покрывается льдом. Но она всегда знала, что в итоге закончит свою жизнь именно здесь, ибо отсюда все и началось. Она так и не снимала пальца со спускового крючка, твердо уверенная: то, что ранее было неизбежным, теперь стало неминуемым.
Куколка оказалась не готова только к одному – к тому миру и покою, которые охватили сейчас ее душу. Впервые с тех пор, как она проснулась одна в постели Тарика, она не испытывала ни капли паники, а ведь именно паника делала ее неспособной принять даже самое маленькое решение. Куколка подняла голову, улыбнулась и прошептала:
– Удачного тебе вечера, дружок!
А потом она решительно шагнула на красную ковровую дорожку, по обе стороны которой высились бронзовые шесты с натянутым между ними декоративным канатом, и двинулась по ней к огромному, одетому в белое стражу, застывшему у входа в Chairman’s Lounge.
90
– Нам еще повезло! – вещал Ричард Коуди, выпивая в клубе Chairman’s Lounge с администраторами 6-News и изо всех сил стараясь исправить настроение хотя бы себе самому. – Да вы посмотрите вокруг! У нас в любом пригородном супермаркете куда более впечатляющий выбор еды и вин, чем у императора Нерона во всей его империи, – и ведь все это мы покупаем просто для очередного семейного ужина!
Несмотря на то что неделя у Ричарда Коуди началась просто замечательно, его по-прежнему тревожило нечто такое, что, как он разумно полагал, вовсе не должно было бы его тревожить. Вчера он подслушал, как одна молодая особа, продюсер, которой, по мнению Ричарда Коуди, еще многому надо научиться, сплетничала о нем с другой молодой и тоже весьма привлекательной особой, членом исследовательской группы, и, в частности, заметила: «Да у него же в голове ни одной стоящей идеи!»
И все же на этой неделе дела у него шли отлично, а сегодня он и вовсе чувствовал себя победителем. Еще бы! Ведь когда он, посмотрев в студии вечерний спецвыпуск, собирался уже направиться в клуб, ему позвонил сам мистер Фрит.
И мистер Фрит сказал, что хотел лично сообщить ему, Ричарду Коуди, замечательную новость: «те, с кем считаются даже на самом верху», как выразился мистер Фрит, уже позвонили ему и поздравили с замечательным репортажем, а также сообщили, что канал 6-News поддерживает не только политику правительства, но и помогает всему государству, борясь за свободу его граждан. Естественно, заметил Ричарду Коуди мистер Фрит, такие вещи не остаются незамеченными, когда подписываются контракты на очередную государственную рекламную кампанию насчет, скажем, снижения пособий или нового налогового режима и когда их стремятся более-менее пропорционально распределить среди медийных конгломератов; или когда обновляются законы, касающиеся владения тем или иным СМИ. А лично он, мистер Фрит, никогда, разумеется, не забудет, какой вклад в общее дело внес Ричард Коуди своим репортажем.
Но даже воспоминания об этом звонке не доставляли Ричарду Коуди должного удовольствия; в голове у него упорно крутился подслушанный им разговор двух молодых женщин.
«А знаешь, почему его называют говновозом? – хихикнула сотрудница исследовательской группы. – Засунь его в септик-танк одним концом и увидишь, как из другого потечет дерьмо!»
И обе долго смеялись.
– И продолжительность жизни у нас значительно больше, чем у кого-либо из наших предков, – бодро продолжал Ричард Коуди, почти цитируя случайный материал, который вчера вечером прочел онлайн. – У нас также есть всякие удивительные машины, которые делают то, что мы им прикажем. И выглядим мы гораздо лучше, чем наши отцы и деды, и у нас есть возможность любоваться всякими красивыми вещами… – и он многозначительно поднял брови, а его собеседники дружно рассмеялись, поглядывая на пышногрудых и зазывно улыбающихся женщин, которые практически полуголыми бродили по залу.
Но в ушах у Ричарда Коуди по-прежнему звучали голоса тех молодых ехидных особ:
