Когда она стала уходить, он настоял на том, чтобы помочь ей сесть в носилки.
По пути к Арсеналу Габриэль очень хотелось спать.
Ночью Габриэль проснулась в тревоге. На миг ей показалось, что начались роды, но муки, словно бы раздирающие ее тело, были не родовыми.
Что с ней? Чем-то отравилась у Замета? Лимоном? Она ела его очень охотно, может, они вредны женщине в ее состоянии?
Габриэль откинулась на подушки и через несколько минут, когда боль уменьшилась, заснула снова.
Утром она не ощущала ничего, кроме легкой тошноты.
Когда ее акушерка — король настоял, чтобы она сопровождала Габриэль — подошла к кровати, Габриэль сказала ей о ночной боли.
Мадам Дюпюи осмотрела ее, успокоила, что время родов еще не пришло и причина боли в другом.
— Видимо, я что-то не то съела. Лимон, пожалуй.
— Его есть не следовало, мадам, — сказала акушерка, — но это пройдет. Легкое расстройство пищеварения при вашем состоянии отягчается. Какие у вас планы на сегодня?
— Хочу сходить к мессе с принцессой де Конти. Потом вернусь и лягу.
— Очень хорошо, мадам. Лучшего и желать нельзя. Это легкое расстройство пройдет, и все будет в порядке.
Однако мадам Дюпюи ошиблась. Во время церковной службы у Габриэль вновь начались сильные боли. Она потеряла от них сознание, и принцесса распорядилась, чтобы герцогиню отнесли в находящийся поблизости дом Замета. Там ее уложили в постель. Придя в себя и поняв, где она, Габриэль обезумела от страха.
Принцесса просила ее сдерживаться, но Габриэль не могла. Ее внезапно охватили конвульсии, и в мучениях она выкрикнула, что не хочет оставаться в этом доме. Мадам Дюпюи и принцесса де Конти пытались успокоить ее, уверяя, что здесь, в доме Замета, ей могут оказать всевозможную помощь.
— Я поеду к тете. Сейчас же.
Габриэль кое-как поднялась с кровати, но тут же снова упала на нее.
— Вот видите… — негромко сказала мадам Дюпюи.
— Прикажите принести мне носилки. Я должна ехать к тете.
Она так настаивала, что женщины повиновались. И ее, корчащуюся в муках, повезли по городу к дому мадам де Сурди.
Едва Габриэль внесли в дом, как на душе у нее полегчало. Тетя постоянно окружала ее заботой и не позволит причинить ей никакого вреда, потому что мечтает видеть племянницу королевой Франции. Габриэль внезапно прониклась сильной подозрительностью ко всем окружающим: казалось, они все появились из того страшного сна, который она видела, узнав, что должна расстаться с Генрихом. С мадам де Сурди ей будет нечего бояться.
Но тетушки дома не было, она уехала в Шартр, и гонцу требовалось немало времени, чтобы доехать туда.
— Пошлите гонца! Пошлите! — выкрикнула Габриэль.
Гонца отправили, а Габриэль уложили в постель. Она попросила зеркало и, увидя свое отражение, пришла в ужас. Ей очень хотелось позвать Генриха, но она не могла допустить, чтобы он видел ее в таком состоянии. Когда ребенок родится, когда она, пусть изможденная, будет лежать спокойно, тогда пусть приезжает.
В доме тетушки Габриэль чувствовала себя увереннее и не сомневалась, что надежная мадам де Сурди скоро будет с ней. Горло ее пересохло, по телу время от времени пробегали легкие судороги, голова раскалывалась от боли, но она очень хотела послушать мессу в церкви святого Антуана и, несмотря на предостережения мадам Дюпюи, отправилась туда в носилках вместе с принцессой. Замет послал ей еще одно приглашение, она хотела после службы заехать к нему. Но в церкви у нее началась рвота, и она сказала, что вернется в дом тети.
Габриэль надеялась по возвращении застать тетушку дома, но из Шартра пришло сообщение, что там начался мятеж и мадам де Сурди с мужем оказались пленниками в своем доме. Мадам приедет к племяннице как только сможет, однако это злосчастное происшествие может ее задержать.
Габриэль стало очень страшно. Тетушка, на которую она полагалась, не приедет. А с ней творится что-то неладное. Ее предчувствия сбылись. Ей хотелось видеть Генриха.
Она знала, что посылать за ним нельзя, люди хотят, чтобы они пребывали в разлуке до пасхального причастия. Но с ее болезнью все изменилось.
— Мне так нехорошо, — стонала она. У нее вновь начались конвульсии, а с ними и родовые муки.
Когда мадам Дюпюи объявила, что расстройство желудка у герцогини привело к преждевременным родам, в комнату вошел де Варенн и уставился на корчащуюся Габриэль.
— Пошлите за королем! — выкрикнула она. — Я должна с ним увидеться. Скажите, что я бы его не звала… но это не обычные роды.
Де Варенн пообещал исполнить ее просьбу.
Однако закрылся у себя в комнате. Мадам Дюпюи пришла к нему в полном отчаянии.
— Ребенок ее убьет, — сказала она. — У герцогини не хватит сил это вынести. Она зовет короля. Почему вы не послали за ним?
— Не хочу, чтобы он видел ее в таком состоянии.
— Герцогиня не успокоится, пока король не приедет.
— Она очень переменилась. Рот перекосился, глаза выкатились. Никакого сходства с очаровательной Габриэль. Если он увидит ее такой, тут же разлюбит. Я не послал за ним в ее же интересах.
— Мне необходима помощь. Ребенка нужно извлечь. Иначе он убьет ее.
Де Варенн отправился в комнату, где лежала Габриэль, и подошел к ее кровати.
— Она не узнала б короля, будь он здесь, — прошептал он. — Ничего не сознает…
— Ничего, кроме боли, — согласилась акушерка.
Приехали врачи. Они поставили Габриэль три клистира, четыре свечки, трижды ставили банки. Она в муках корчилась и уже никого не видела, у нее не осталось сил ни видеть, ни слышать, ни говорить.
Наутро после страстной пятницы Габриэль умерла.
Генрих был убит горем. Он пошел к детям, их общим, и сам сказал им о смерти матери.
Маленький Цезарь, понимавший больше остальных, громко расплакался, они с отцом обнялись и тщетно пытались утешить друг друга.
Единственное, что мог сделать Генрих, — это устроить пышные похороны, и Габриэль погребли с подобающим королеве великолепием.
Сестра Генриха Екатерина, ныне герцогиня де Бар, пыталась утешить брата. С горечью сказала ему, что знает, каково терять самого любимого человека.
— Однако, брат, — продолжала она, — ты найдешь себе другую любовь, и тогда твое горе пройдет.
— Нет, — горестно произнес Генрих, — корень моей любви засох. И никогда уже не даст побегов.
— Но ты еще молод. По крайней мере, не старик. У тебя есть долг перед Францией. Ты обязан жениться и дать нам дофина.
— Это так, но горе и скорбь будут сопутствовать мне до могилы.
