Этот своеобразный обмен любезностями, весьма порадовавший сэра Бонами, никому не доставил удовольствия, за исключением, пожалуй, вдовствующей особы. Время от времени старуха разражалась резким смехом, однако было неясно, что является его причиной – неподдельная веселость либо злое желание сорвать свою досаду на ком угодно – будь то знакомый либо тот, кого она впервые видела.
К моменту окончания ужина даже леди Денвилл, которая все время сохраняла завидную невозмутимость и дружелюбие, поняла: чем быстрее ее галантный старый поклонник покинет их, тем лучше будет для всех. Именно вследствие этого графиня тихим голосом приказала Нортону принести поднос с чайным сервизом не позднее половины девятого. Поскольку у Кресси не было времени предупредить крестную о том, что старой леди Стейвли известна ее нелицеприятная тайна, ничто не смогло подготовить леди Денвилл к потоку порицания со стороны вдовствующей особы, излившемуся, когда двери Длинной гостиной затворились за спиной восьмидесятилетнего старика, имевшего чересчур сварливый характер. Амабель даже не попыталась оправдаться. Она лишь поникла, опустив голову, и смиренно промолвила:
– Понимаю… признаю́, однако я не желала никому ничего плохого. Это моя вина. Говорите что хотите, мадам, но молю вас не винить в том Кита…
При сложившейся ситуации робость и покорность сослужили леди Денвилл хорошую службу. Кресси, которая уже намеревалась броситься на выручку крестной, сразу же поняла это.
– Ради всего святого! Амабель! Не начинайте плакать, – раздраженно сказала престарелая леди. – Вы никогда не отличались светлым умом. Какой были, такой и остались. Что же относительно вашего драгоценного Кита, то пусть он теперь выкручивается сам. У него достаточно наглости, чтобы выйти победителем даже из этой баталии.
Со слов почтенной вдовы Кресси, на протяжении ужина всеми силами пытавшаяся развлекать генерала, пока леди Стейвли обменивалась элегантными колкостями с Китом, заключила: ее будущий жених не окончательно пал в глазах бабушки.
– Я должна вам кое-что сказать, молодой человек, – тихим, но от этого не менее грозным голосом произнесла вдовствующая леди.
– Догадываюсь, о чем, мадам, – молвил Кит. – Признаться, мне очень жаль, что не могу придумать ничего лучше, чем сказать: простите.
– А я погляжу, – пристально глядя на молодого джентльмена, сказала старуха, – вы вообразили себе, что стоит вам улыбнуться, и вы уже обвели меня вокруг пальца.
– С чего вы так решили? Отнюдь, – удивившись, возразил Кит.
– Полноте… Вам еще, пожалуй, хватит дерзости заявлять, что вы сожалеете о своем поведении?
– Нет, мадам. Вы достаточно долго пожили на свете, чтобы поверить в такое. Разве можно сожалеть о том, как повернулись дела?
– Я бы вам с удовольствием надрала уши, мистер Нахал! – сказала ему почтенная вдова.
На этом их перепалке пришел конец. Напоследок почтенная матрона одарила Кита столь убийственным взглядом, что у мистера Фенкота не должно было остаться никаких сомнений: она ни на йоту не оттаяла… Однако чуть позже, когда джентльмен вернулся в Длинную гостиную,[65] было видно, что ее взгляд, задерживаясь на статной фигуре наглеца, немного смягчался.
Генерал не проявил желания злоупотреблять гостеприимством хозяев дома. Сославшись на то, что ему еще предстоит проехать пятнадцать миль до своего дома, он удалился, как только допил одну чашку чая. Кит сопроводил его вниз по лестнице к поданному экипажу и уже собирался сказать Нортону, чтобы тот прислал к нему Фимбера, когда увидел, что верный, хотя и несколько деспотичный оруженосец ожидает хозяина на площадке лестницы, в том месте, где ступени расходятся направо и налево.
– Замечательно! Вот вы мне как раз и нужны, – негромко сказал мистер Фенкот, быстро поднявшись по ступеням и хватая камердинера за руку. – Фимбер! Мне надо срочно переговорить с братом. Прежде я назначал ему на десять, но ее светлость приказала подавать чай раньше, поэтому через полчаса все будет спокойно. Ступайте в домик и приведите его светлость в мою спальню.
– Мистер Кристофер! – сказал Фимбер. – Я как раз пришел сообщить вам, что его светлость уже сидит сейчас в вашей, точнее, в своей спальне. – Изрекши все это словно порицание, камердинер выпрямился и тихо добавил: – Я предупреждал его светлость, что подобный поступок является весьма неосмотрительным, однако вы знаете его характер, сэр. К тому же миссис Пиннер нянчится с его светлостью словно с дитем малым, которое из пеленок только-только переодели в платьице.[66] Она то и дело читает ему нотации, чем весьма действует его светлости на нервы. Невероятно глупое поведение, скажу я вам.
– Ну, это что-то новенькое, – промолвил Кит. – Дайте мне знать, когда Нортон унесет чайный поднос, вы, старый интриган.
Брата он застал в мрачном расположении духа. Эвелин задумчиво листал страницы последнего номера журнала «Джентльменз мэгэзин». Затем приподнял голову. Хмурое выражение тут же озарилось улыбкой.
– Только не брани меня, Кестер! С меня и Фимбера вполне хватит. Мне довелось мужественно сносить длиннейшие, скучнейшие нравоучения, однако, стоило делу дойти до стакана горячего молока перед принудительным отходом ко сну в восемь часов вечера, мне ничего не оставалось, как спасаться от Пинни бегством, – говорил Эвелин, нервно расхаживая по комнате. – Я долго думал, пока у меня чуть мозги не расплавились. Кестер! Наши дела безнадежны.
– Отнюдь, – возразил Кит. – Произошло кое-что такое, что всецело меняет ситуацию. Скажи-ка мне, Эв: ежели бы тебя не обременяли долги нашей любимой родительницы, ты решился бы взять себе в жены мисс Аскхем, а потом терпеливо ожидать, пока наш дядя, убедившись, что ты способен вести свои дела сам, не согласился бы отказаться от попечительства?
– Пожалуй, да, однако, учитывая, что я все же обременен…
– Больше нет, брат, – прервал его Кит.
– Что за вздор? – сверкнув глазами, воскликнул Эвелин. – Я уже говорил, Кестер, что ни при каких обстоятельствах не разрешу тебе посягать на то, что является моей ответственностью. Это мои обязательства, и только мои!
– Я не намерен посягать на твои обязательства, так что успокойся. Выслушай меня, Эв! Я принес новость, которая, уверен, тебе не особо понравится, однако с ней придется смириться. Маменька приняла предложение сэра Риппла и выходит за него замуж.
– Что?! – воскликнул как громом пораженный Эвелин. – Не может быть!
– Ты бы воспринял эту весть с еще бóльшим недоверием, доведись тебе присутствовать при том, как сэр Бонами сообщал мне сие известие. Господи всемогущий! Эв! Жаль, что ты этого не видел! Даже после оглашения смертного приговора, клянусь, он просто не смог бы пребывать в более подавленном состоянии духа. Я почти уверен: не он, а она сделала ему предложение.
