Тараумара застыли от ужаса, выпучив на него глаза. Никто из них, между прочим, бубенчиков не носил.
— Ну хватит! — положил конец представлению Кабальо. — Пошли, что ли?
Все бросились надевать рюкзаки. Мы карабкались вверх уже без малого пять часов, но нам еще предстояло посостязаться в скорости с солнцем, захоти мы воспользоваться шансом перейти реку вброд до наступления темноты. Кабальо шел впереди, остальные гуськом плелись среди тараумара. Я попытался встать последним, чтобы не замедлять шествия, но Сильвино не позволил мне. Он не делал ни шагу вперед, пока я первым не трогался с места. Я спросил:
— Привычка, — ответил Сильвино. Игры в каньонах с шаром приучили его следить за игроками команды с тыла и не мешать им наращивать темп, пока не наступал момент уже ему сделать последний рывок.
Мне было приятно думать о себе как о члене сборной американо-тараумарской команды всех звезд, пока я не объяснил Эрику, что сказал Сильвино.
— Вполне возможно, — ответил Эрик, — или, что тоже не исключено, гонка уже стартовала.
Кивком он указал вперед. Арнульфо шел прямо за Скоттом, пристально глядя ему в спину.
Глава 30 Поэзия, музыка, леса, океаны, уединение — вот то, что породило колоссальную духовную силу. Я пришел к пониманию: силу духа надо было накапливать до соревнований и в равной степени с физической формой — или даже больше.
Герберт Эллиот, чемпион Олимпийских игр и мировой рекордсмен, который тренировался босым, писал стихи и ушел на пенсию непобежденным
— Эй, Медведь! — окликнул меня лавочник, жестом приглашая войти.
Спустя два дня по прибытии в Юрик все вокруг уже звали нас прозвищами «от Кабальо». Юрик — крошечный городок в затерянном мире, одиноко ютящийся на дне каньона, как галька на дне колодца. В первое же утро, едва мы успели позавтракать, нас уже приобщили к жизни местного общества. Расположившийся лагерем на окраине деревни армейский отряд, проходя дозором, приветствовал Дженн: «Привет, Ведьмочка!» Ребятня встречала Босого Теда вежливым возгласом: «Доброе утро, мистер Обезьяна!»
— Эй, Медведь! — еще раз позвал меня лавочник. — А ты знаешь, что никогда и никому не удавалось победить Арнульфо? Знаешь, что он три раза подряд выиграл состязания в беге на сто километров?
Никогда ни дерби в Кентукки, ни президентские выборы, ни суд над убийцей знаменитости не имели таких оглушительных шансов на успех у населения Юрика, какие имели гонки Кабальо. В бывшем горняцком поселке Юрик, лучшие дни которого миновали более века назад, осталось всего две вещи для гордости: безумно пересеченный ландшафт и соседство с тараумара. И вот теперь, впервые в жизни, команды экзотических бегунов покрыли немыслимые расстояния, чтобы помериться силами. Все это вылилось в нечто гораздо большее, чем просто состязание в беге: для жителей Юрика это было единственным в их жизни шансом показать внешнему миру, из чего они скроены.
Кстати, даже Кабальо не без удивления обнаружил, что намеченное им событие превзошло все его ожидания и переросло среди бегунов-экстремалов из андеграунда в «последнее и решительное сражение». За последние два дня тараумарские бегуны по одному или по два продолжали подтягиваться со всех сторон. Проснувшись наутро после марш-броска из Батопиласа, мы увидели отряд тараумара, тащившихся вниз с холмов, окружавших поселок. Кабальо даже не был уверен, бегают ли юрикские тараумара, как и прежде, или бросили это занятие, но больше всего он опасался, что, как в трагической истории с тараумара из Йербабуэны, правительственная модернизация грунтовой дороги превратила юрикских тараумара из бегунов в хичхайкеров. Вид их, во всяком случае, свидетельствовал о переходном этапе: они по-прежнему имели при себе деревянные клюшки-палья (их вариант гонок с деревянным шаром более напоминал скоростной хоккей на траве), но вместо традиционных белых юбок и сандалий на них были спортивные шорты и кроссовки от католической миссионерской организации.
В тот же день после полудня Кабальо охватил восторг при виде мужчины по имени Эрболисто, трусцой прибывшего из Чиниво в сопровождении Начо, чемпиона сорока одного года, жившего в одном из поселков по соседству с Эрболисто. Как и опасался Кабальо, Эрболисто слег с гриппом, но он был одним из старых друзей Кабальо и не допускал и мысли о том, чтобы пропустить гонки, а посему как только он почувствовал себя немного лучше, так сразу схватил мешок с пиноли и на свой страх и риск отправился в путь с намерением остановиться лишь раз, чтобы прихватить с собой для компании Начо.
Накануне дня старта число участников утроилось — с восьми до двадцати пяти. Споры о том, кто же теперь настоящий Непревзойденный, становились все горячее: был ли это Кабальо Бланко, хитрый, старый, бывалый, перенявший секреты как американских бегунов, так и тараумара? Или тараумара из Юрика, вслепую знавшие местные тропы и, в гордости за свою деревню, питавшиеся ее поддержкой? Кое-какие деньги ставились на Билли — Балбеса, Молодого Волка; телосложение этого бога прибоя притягивало восхищенные взгляды, когда бы он ни шел искупнуться в реке. Но самое бурное оживление на главной улице Юрика, бесспорно, вызывали вот эти двое: Арнульфо, король Медных каньонов, и Эль Венадо, его таинственный соперник из иноземцев, Олень.
— Да, сеньор, — ответил я лавочнику. — Арнульфо трижды побеждал в состязании на сто километров в каньонах, а Олень становился победителем в гонке в горах семь раз.
— Но здесь очень жарко, — нашелся лавочник. — А тараумара, они ведь «поглощают» жару.
— Верно. Но в середине лета Олень пришел первым в состязании по пустыне, называемой Долиной Смерти. Никто и никогда не бегал быстрее.
— Никто не превосходит тараумара, — настаивал лавочник.
— Это я уже слышал. Итак, на кого ты ставишь? Он пожал плечами!
— На Оленя.
Жители Юрика выросли, благоговея перед тараумара, но этот высокий гринго в диких оранжевых башмаках не был похож ни на одного из тех, кого они когда-либо видели. Наблюдать, как Олень-Скотт бежит бок о бок с Арнульфо, было жутко; даже несмотря на то что Скотт никогда раньше не видел тараумара, а Арнульфо не общался с внешним миром, эти двое, разделенные двухтысячелетней культурой, каким-то образом выработали один и тот же стиль бега. Они подошли к своему искусству с противоположных сторон истории и встретились точно посередине.
Впервые я это понял на горе Батопилас, когда мы в конце концов добрались до вершины и тропа, кольцом обвивавшая пик, стала ровной. Арнульфо использовал плато, чтобы раскрыться полностью. Скотт бежал рядом с ним, не отходя ни на шаг. Тропа, извиваясь, упиралась в заходящее солнце, и эти двое растворялись в слепящем свете. В течение нескольких минут я не мог различить их: два огненных силуэта, движущихся в одинаковом ритме и с одинаковой грацией…
— Понял! — воскликнул Луис, отходя назад, чтобы показать мне изображение в своей камере. Он рванулся вперед и развернулся как раз вовремя, чтобы зафиксировать все, что я начал понимать о беге за последние два года. Дело было не столько в гармоничной спортивной форме Арнульфо и Скотта, сколько в их гармоничных улыбках; оба они сияли в полнейшем удовольствии от работы мышц, как дельфины, пронзающие морские волны. — Дома это наверняка заставит меня ликовать от восторга, — не удержался Луис.
