Йоханна говорит, что у нее на вечер уже запланирована встреча, а кроме того, этой ночью обещают дождь.
Филипп спрашивает, это что, метафора или она вновь предпочитает лучше говорить о погоде.
— Циклон господствует на всех фронтах.
Она ворчливо отделывается от его реплики и заявляет, что на ее приход рассчитывать нечего, совершенно определенно, помимо запланированной встречи она терпеть не может мясо-гриль, это слишком напоминает ей о ее первом месте подработки в каникулы — на Венской ярмарке. Кроме того, есть еще ребенок и Франц (и его брюки, яйца, башмаки, ноги, ключ от мастерской, дом, картины, письменный стол, черный верблюд и город).
Потом еще:
— Мне завтра рано вставать.
Ах вот оно что.
— Я уже все понял.
Ничегошеньки он не понял. Больше всего он не любит, когда чувствует, что его бросают, оставляют на произвол судьбы (это ему никогда не нравилось), а также когда Йоханна дает ему понять, что он пристал к ней как банный лист, действуя ей на нервы. Сваливается ей на голову и сваливается. Как муха в суп, как незваный гость, который хуже пьяницы.
Незадолго до Рождества он потребовал от Йоханны объяснений. И получил:
— Мне кажется, ты частенько путаешь две вещи: когда не приемлешь ты сам и когда не приемлют тебя.
— Вот как?
— Тонко подмечено, а? Наверняка ты еще не думал об этом в таком ракурсе.
На этот раз лучше уж промолчать, чем отреагировать на такую удручающую оценку. Лучше уж. Лучше он заявит ей: Йоханна, пока не забыл, сообщаю, что решил поехать на Украину с Атамановым и Штайнвальдом.
— Через два дня отправляемся.
Йоханна кажется озадаченной.
— Ах вот как, — произносит она. И потом добавляет: — Черт побери, таким я тебя совсем не знаю, таким решительным.
Пауза. Очень напряженная. Филипп говорит:
— У кого нет друзей, тот сам себе враг.
Пауза, вновь напряженная (сдержанная, удивленная, отчаявшаяся, обдумывающая).
— Ты уже купил свадебный подарок, и если да, то какой?
Молчание. Можно вместе считать секунды. Филиппу вдруг приходит в голову, что в новых телефонах не слышно шума в проводах.
Йоханна смеется (развеселившись?):
— Так я и знала! Посылаю тебе рабочих, которые подставляют свою спину и берут на себя твои трудности на семейном фронте, а ты растрачиваешь освободившуюся энергию на то, что бегаешь хвостиком за этими унылыми типами. Что тут можно сказать? Удачи тебе. Надеюсь, что от этих двоих ты заразишься тягой к разгребанию дерьма.
После того как Филипп не реагирует и на этот жестокий анализ (его сумасбродства — его трагичности — его социальной неустроенности?), потому что прощание, через которое предстоит пройти, напрягает его уже заранее, Йоханна завершает разговор призывом при случае повзрослеть, чтобы потом не удивляться, что с ним стало.
Так, без этого тоже никак нельзя было обойтись.
— Чао.
— Ба-ба.
Возможно, думает Филипп, это превосходный признак взросления, когда систематически теряешь надежду на то, что все еще может в любой момент повернуться к лучшему. Он находится на самом верном пути. Тут даже начинает вдруг угасать и надежда на то, что на вечеринку в честь новой крыши соберутся гости. Он говорит себе, что Йоханна должна была бы громко хлопать в ладоши, если бы видела, как безрадостно плетется он к стене сада.
Во время последнего визита Йоханны, с неделю назад, когда ранним утром красный «мерседес» выехал за ворота, они вместе принимали ванну. Йоханна — на женской половине, как она называет более удобную, покатую, часть ванны, а Филипп поясницей на ребристой вращающейся ручке для регулирования слива воды. Они говорили о работе Йоханны на телевидении и о бабушке Филиппа, которая в преклонных летах решила освежить свои знания английского языка. За это время Филипп дважды вымыл волосы Йоханны шампунем с липовым цветом, про который она говорила, что он хорошо пахнет. Она хотела, чтобы и Филипп подтвердил, что пахнет хорошо. Она сидела перед ним, между его ног. Он смывал пену с ее волос и поднимал их, чтобы струя душа достала и до затылка. Вода стекала в сливное отверстие с клокотанием, потому что Йоханна, быстро сдвигая и раздвигая ноги, делала волны. Филипп сказал, что это бурление звучит так, словно под ванной живут привидения. Йоханна смеялась. Филипп тоже смеялся. Когда он вылез из ванны, чтобы освободить место, клокотание стихло, хотя Йоханна продолжала сдвигать и раздвигать ноги. От шампуня, стекавшего в воду в течение последнего получаса, Филипп стал совсем липким, и поскольку полотенца вчера были отправлены в грязное белье, он проскользил по полу на резиновом коврике в комнату бабушки, где лежали чистые полотенца. Когда он вернулся оттуда, Йоханна стояла, выпрямившись во весь рост, в ванне, невероятно большая и широкая и такая далекая, сияя от счастья, которого он никак не мог понять. Обеими руками она выкручивала волосы.
Филипп стоит у стены сада на последнем из стульев и прислушивается, затаив дыхание.
Однако отсутствие соседей грозит ему скандалом.
Он идет к фрау Пувайн и преподносит ей вишни. Господин Прикопа также сердечно приглашен. Он трижды звонит на почту, пытаясь разыскать почтальоншу. Но ему упорно отказывают и не называют фамилию сотрудницы.
Тогда он звонит своему коллеге. Там не берут трубку.
Он набирает номер отца. Тот дома.
— Эрлах.
— Привет, пап, это я, Филипп.
— Какой сюрприз. Удивил так удивил.
— Как у тебя дела?
— Не жалуюсь. А у тебя?
— Тут сейчас кровельщики. Чинят крышу.
— Значит, ты весь в делах?
— Можно и так сказать. А ты?
— Только что сложил в папку лицензии, которые они вернули мне сегодня по почте. Под конец года игру снимут с производства.
— Знаешь ли ты Австрию?
— Да. И это после сорока одного года. Плюс те годы, когда я сам был полновластным хозяином игры.
— И это когда я даже ночью думал, знаю ли я Австрию.
— Да, жаль.
— Пап, сегодня вечером я устраиваю небольшую вечеринку с грилем. Не хочешь прийти? Тогда и поговорим об этом.
— А я там кого-нибудь знаю? Кроме тебя?
— Фрау Пувайн?
— Понятия не имею, кто это.
— Господина Прикопу?
— Того, с телевидения? Смех — дело серьезное?
— А разве он не умер?
— Другого Прикопу я не знаю.
Молчание в трубке.
— Думаю, мне лучше остаться дома. И все же спасибо тебе, что вспомнил про меня. Ты на меня не обидишься?
