Сестра что-то сказала – судя по всему, ответила на чей-то вопрос, – и Марк понял, что в самом разгаре разговор, неторопливая беседа в погожий летний вечер, когда каждая мысль тщательно обдумывается, прежде чем быть высказанной вслух, и продолжительные паузы между вопросом и ответом являются скорее правилом, чем исключением. Такие беседы случались часто, когда Марк был маленьким, и именно в эти моменты он ощущал наибольшую близость к родителям. Все дневные заботы оставались позади, до завтра никаких дел больше не было, и только в эти моменты родители полностью расслаблялись, освобожденные от стресса, от груза забот.
Только в эти моменты они не работали на Дом, только в эти моменты им позволялось быть самими собой.
Тогда Марк всего этого не знал, но, вероятно, догадывался. Для него эти семейные вечера на террасе были чем-то священным, полностью обособленным от жизни в Доме, и именно поэтому теперь ему так не хотелось заводить разговор о Биллингсе, о девочке и всем остальном. Он понимал, что должен обо всем поговорить с родителями, но ему не хотелось разбивать общее настроение, и он решил дождаться возможности естественным образом ввернуть эту тему в разговор.
Вечерний воздух был прохладным, дневная жара рассеялась, и сквозь вездесущий запах курятника чувствовался аромат мескитового дерева и широкого спектра ночных цветов пустыни.
Марк слушал, что говорит мама, слушал, что говорит папа, слушал, что говорит Кристина, и ему было так хорошо снова быть здесь вместе с ними… Родители рассказывали о прошлом, строили планы на будущее, и они еще продолжали разговаривать, когда Марк незаметно для себя задремал.
Когда он проснулся, было уже утро.
Его оставили там, где он заснул, в кресле, но кто-то укрыл его одеялом, и он укутался, свернувшись, словно креветка. Солнце было высоко в небе, на дорожке тарахтел двигатель отцовского пикапа, из чего можно было сделать вывод, что время завтрака давно прошло, и Марк задумался, почему его не разбудили и не заставили поесть в определенный час, согласно определенным правилам.
Вчера вечером до разговора о девочке дело так и не дошло. Не говорили также ни о Биллингсе, ни о Доме. Откинув одеяло, Марк потянулся и встал. Все мышцы у него ныли, в шее что-то хрустело. Устало зевнув, Марк подошел к входной двери и вошел в дом. Он ожидал почувствовать запах завтрака, но даже когда он прошел через обеденный зал на кухню, ароматов еды не было. В раковине стояла посуда со вчерашнего вечера.
– Мама! – окликнул Марк. – Кристина!
– Мама уехала в город за продуктами.
Сестра стояла в дверях, и Марку на мгновение показалось, что все это уже когда-то было. Он уже был здесь, стоял на этом самом месте, а Кристина вот так же стояла в дверях и говорила те же самые слова. У него мелькнула мысль, что вся жизнь в Доме составлена из обрывков уже происшедших событий, отредактированных наподобие видеофильма или компьютерной игры.
Но нет. Кристина прошла на кухню, достала из холодильника пакет с хлебом и засунула два куска в тостер. Марк помнил, что ничего подобного в их Доме никогда не случалось; перекусывать чем попало категорически запрещалось, и все трапезы неизменно бывали общими.
Так что это происходило в действительности.
– Папа на улице, – продолжала Кристина. – Кажется, он разгружает корм. Наверное, ты должен ему помочь.
Тупо кивнув, Марк направился к двери кухни, толкнул ее и оказался на крыльце. У него мелькнула было мысль перехватить чего-нибудь съестного, однако есть ему на самом деле не хотелось. Он позавтракал вместе с Дэниелом, Лори, Нортоном и Сторми, после чего, когда Дома разделились, очутился на террасе, где был уже вечер; поспал он немного, так что даже если здесь действительно было утро, по ощущениям его организма только приближалось время обеда. А обед Марк всегда пропускал.
Спустившись с крыльца, он обошел вокруг дома. Жаркий воздух уже был наполнен приглушенным кудахтаньем цыплят, суетящихся в клетках. Четыре курятника, длинных невысоких сарая с железной крышей и некрашеными деревянными стенами, тянулись от Дома вниз по пологому склону.
Отцовский пикап стоял перед вторым курятником, рядом с железным бункером для хранения корма, и Марк направился к нему, непроизвольно ускоряя шаг вниз по склону.
В дверях курятника у отца за спиной он увидел умственно отсталую девочку.
Отец разгружал корм для цыплят, вынимая из кузова пикапа мешки и складывая их на землю у деревянной стены курятника. Всякий раз, когда он оборачивался в ее сторону, девочка пряталась, ныряя в курятник, но как только он повертывался к ней спиной, она появлялась в дверях и задирала грязную рубашку, демонстрируя обнаженное тело и призывно покачивая бедрами.
Марк увидел ее впервые после своего возвращения, и, как и прежде, его тотчас же захлестнула волна холодного страха. Все это происходило на улице, на солнце, на открытом воздухе, в присутствии занятого работой отца, но Марк почувствовал то же самое, что испытал много лет назад, когда они с девочкой столкнулись в темном коридоре.
Ему стало страшно.
Положив на землю очередной мешок с кормом, отец достал из заднего кармана джинсов платок и отер со лба пот. Увидев стоящего рядом Марка, он зна́ком подозвал его к себе.
– Я все думал, когда ты проснешься… Не хочешь мне помочь? У меня чертовски разболелась спина.
Кивнув, Марк подошел к отцу. Все его внимание по-прежнему было приковано к стоящей в дверях девочке.
«Твой отец так делает».
Марк оторвал от нее взгляд, стараясь сосредоточиться на работе. Они с отцом принялись разгружать оставшиеся мешки, вдвоем вынимая их из кузова и складывая на землю, однако краем глаза Марк продолжал наблюдать за девочкой, смотреть, как она задирает грязную рубашку. У него мелькнула мысль, что, может быть, отец также видит ее и только делает вид, будто ничего не замечает.
«Он делает так, чтобы было больно».
Наконец они с отцом закончили работу. Отец снова отер со лба пот.
– Я сгоняю в город за новой партией корма и заодно захвачу мать. А ты далеко не уходи. Когда я вернусь, мне будет нужна твоя помощь.
Марк молча кивнул. Отец открыл дверь пикапа и залез в кабину. Загромыхал, оживая, двигатель. Марк проводил взглядом, как машина покатилась вниз по склону, подпрыгивая на ухабистой дороге.
И повернулся к курятнику.
Девочка по-прежнему стояла в дверях, но теперь она застыла неподвижно, пристально глядя на него.
– Марк, – сказала девочка, и он вспомнил этот голос, вспомнил, как она произносила его имя, и по спине пробежала холодная дрожь.
Девочка медленно двинулась вперед, прочь от курятника, по направлению к Марку, и он непроизвольно отступил назад.
Она остановилась. И опустилась на землю, встав на четвереньки и задрав рубашку. И, как и прежде, оглянулась через плечо и хитро улыбнулась.
