— Только никто не должен знать, что мы уходим. На видных местах вагенбурга выставьте муляжи солдат с мушкетами. Пусть московитяне думают, что мы все еще в лагере. И сообщите жителям деревни, чтобы тоже уходили в лес. Их не пощадят…
Утром армия Петра вновь пошла в атаку. Тихо, без барабанов, в предрассветном тумане солдаты осторожно шли, словно тени из потустороннего мира, выставив фузеи… Впереди в сизом тумане проступили силуэты курляндских повозок, плетеного щербатого забора, поднимались клубы дыма кострищ, чернели жерла пушек, маячили треуголки притаившихся солдат с выставленными фузеями… Солдаты царя вжимали головы в плечи, делали более короткие шаги, их ряд терял стройность, изогнулся змеей… Вот-вот по ним вновь ударит смертельная картечь, их повалят залпы вражеских фузей; выскочит штыковая атака, что куда страшнее пуль и ядер… Солдаты видели все ужасные потери предыдущего дня: убитыми и ранеными товарищами был завален весь в округе лес, убитые все еще попадались и здесь, в поле, лежа в мокрой от тумана траве… Солдаты шли, вжимая в плечи головы, ожидая с минуты на минуту залп со стороны вагенбурга… Их бросали в очередную мясорубку, и они уже смирились с мыслью стать новой жертвой богам войны, но смотреть в глаза смерти ни у кого желания не было… Сзади, как и днем раньше, шли с выставленными в зеленые и синие спины солдат самопалами казаки… Но из шведского лагеря никто не стрелял. Солдаты остановились.
— Пли!
В притихшем утреннем тумане прогремел залп по молчаливым укреплениям.
— Пли!
Залп дал второй ряд пехоты… Из первого в траву упал солдат — обморок. Но строй вздрогнул, пригибаясь от мнимых пуль и лихорадочно вскидывая фузеи.
— Пли!!!
Бабабах! Бабабах! Первые ряды полностью скрылись за облаками порохового дыма.
— Примкнуть штыки!
Ударили барабаны… Солдаты с громкими криками, со вставленными в дула фузей багинетами бросились вперед. Знаменосец с большим бело-зеленым полотнищем на древке споткнулся о мертвеца, упал, запутавшись в собственном знамени. Кто-то налетел на него сзади, тоже упал, дико при этом крича. Образовалась толчея… Офицеры, надрывая голосовые связки, орали, подгоняя солдат, колотя их древками своих длинных пик… Из вагенбурга по-прежнему никто не стрелял, но у всех было стойкое ощущение, что атака идет под сводящий с ума свист пуль, вой картечи и ядер. Кто-то с истошным воплем повернул назад.
— Вперед! Атакуй! — кричали охрипшие офицеры. Солдаты, те немногие, что остались от вчерашних атак, вздрагивали, пригибая головы, вскрикивали: им казалось, что пули и картечь впиваются в их плечи, руки, ноги… Некоторые, полагая, что уже ранены, падали, прикрывая руками головы, на них наступали тяжелые башмаки сзади бегущих… У какого-то казака сдали нервы. Его самопал выстрелил в спину впереди идущего солдата…
Сразу за первыми двумя рядами уже сломавшейся колонны на коне ехал сам царь, размахивая шпагой.
— Вперед, мои храбрые солдаты! За царя и отечество! — кричал он почти в истерике, с выпученными глазами. — Не щади живота своего!
Знаменосцы припустили свои древки, явно защищаясь кумачом от пуль, ожидая выстрела в лицо каждую секунду. Бежали сигнальщики, колотя палочками по барабанам… Пехотинцы то и дело спотыкались о неубранные тела убитых товарищей, кто-то падал, кто-то кричал… У Петра все потемнело в глазах. Он слышал вой снарядов и свист пуль над головой, он видел клубы дыма от стреляющих орудий со стороны вагенбурга… Страх и ужас седока передались царскому коню. Животное захрапело, встало на дыбы, Петр, нескладно взмахнув руками, вывалился из седла…
— Царя убило! — истошно закричал солдат…
Какие-то офицеры в красных мундирах бросились поднимать Петра, солдаты ближних колонн смешались: одни останавливались, другие в панике поворачивали назад, сметая ряды казаков, топча их, лупя их прикладами и втыкая в их лица и животы острые багинеты. Весь левый фланг сбился в неорганизованную кучу, остановился…
— Вперед! — исступленно кричал царь. Он уже вновь сидел в седле. Кто-то сдерживал его нервно фыркающего коня за уздцы…
Петр ударами шпор погнал коня вперед, выставляя шпагу.
— Не отходим! Вперед! Не щади живота! — кричал царь срывающимся голосом…
Солдаты правого фланга, пригибаясь, ворвались в так и не огрызнувшийся выстрелами вагенбург… Они, тяжело дыша в растерянности остановились, оглядываясь по сторонам, все еще испуганно щетинясь багинетами… Лагерь словно вымер… А кто же только что стрелял? Не эти же огородные чучела с дырявыми от пуль треуголками на круглых набалдашниках и со сломанными мушкетами, торчащими между бочек с песком? Где все эти канониры, что только что, казалось, мелькали в своих светло-серых кафтанах в клубах порохового дыма? Где фузенеры, бившие по первым рядам атакующих залпами?.. Молчаливые пушки, холодные, с капельками воды на блестящих металлических стволах, словно брошенные в море командой корабли, сиротливо стояли между повозок. И никого из людей… Никого… Лишь костры… Ни души не было и в веске Лесная. Жители скрылись в лесу от царской лютости…
Меньшиков пригнулся, зажмурившись: ухо резанул дикий визгливый крик царя. Петр в гневе с силой рубанул шпагой по брошенной вражеской пушке. Дзинь! Шпага сломалась пополам…
— Суки! Ушли! Обманули! — орал Петр, явно не ожидавший такой хитрости от шведского генерала…
Левенгаупт, оставив в лагере до двух тысяч повозок и половину артиллерии, скрылся, растаял в лесном осеннем тумане, словно неуловимый призрак…
Впрочем, за неудачу с Левенгауптом царь, как и после разгрома под Головчином, вдоволь отвел душу на бумаге. Он тут же приказал писарчуку отписать, что одержана первая настоящая победа «над природными Шведами», которых «16 000 было». Правда, как и после предыдущей битвы, уже через месяц сам же Петр, видимо, поостыв, писал иначе: «…на 6 тысяч больше было нас». Свои же силы, видя, что у шведов было не так уж и много солдат, Петр скромно оценил в 16 000 человек — количество, что лишь начало битву днем 27 сентября. Огромный ущерб в убитых, продолжая традиции своего отца, Петр также не стесняясь сократил до 1110 человек. Потери же Левенгаупта на глаз оценил в шесть тысяч, сочинив 3376 пленных, которых на самом деле было ровно 385 человек. То есть по первичным подсчетам Петра у Левенгаупта из 11 000 солдат (полторы тысячи из которых отбились от обоза) осталось… сто человек! Не одержав желаемую победу над курляндским корпусом «природных шведов», царь продолжал доблестно воевать на бумаге, рисуя свою собственную потешную битву, каковые ему в Москве устраивали два потешных полка, ныне гвардейские…
Глава 29
На распутье
Ни Кмитич, ни Левенгаупт даже не подозревали, что за неделю до кровавой сечи у вески Лесная не менее тревожные моменты пережил и сам Карл. Четырехтысячный пехотный корпус шведского короля в сопровождении шести драгунских конных рот перешел-таки государственную границу Речи Посполитой и Московии, оказавшись на правом берегу притока Вихры реки Мертвы, где расположилась старинная литвинская весочка Раевка, после «вечного мира» 1667 года принадлежащая Московскому государству. Здесь на дороге Мигновичи-Смоленск и расположил свои главные силы на хорошо укрепленных позициях вдоль левых берегов Вихры и Городни, являвшихся частью государственной границы, царь Петр. Наблюдение за противником на правом берегу Городни вел сильный царский арьергард из двенадцати драгунских полков. Королевская армия как раз подходила к Раевке, когда шведы заметили в отдалении какой-то отряд.
