Романист вроде бы осуждает «похотливые фантазии» своего персонажа Маслюкова, полковника, и «мотивы ненасытной похоти» самого Берии, маршала, но сам-то изобретает уж такие «фантазии», что и полковник и маршал не годятся ему в подметки. Каждая половая связь или помыслы о ней носят в романе не обычный житейский характер, а изощренно-редкостный. И каждая сцена описана дотошно, обстоятельно, все названо бесстыдными словами безо всяких умолчаний, — так и видится при этом пускающий слюну похотливый старичок вроде Федора Павловича Карамазова, мечтающего о Грушеньке.
Начать хоть с самого как бы невинного — с мечтательного, виртуального блуда, т. е. не сбывшегося или, как сказано в Писании, с блуда «в сердце своем». В семье Градовых лет сорок служит домработница Агаша, смирное, преданное деревенское существо. И вот, оказывается, какие страсти одолевали ее: «Тихонький скрип в ночи, и Борюшка (т. е. хозяин-то, профессор) входит, ласкает, и милует, и мучает немножко, и мы все трое еще больше друг друга любим — и Борюшка, и Мэрюшка (его жена), и Агашенька… Несметное количества раз грешила в мечтах!»
Трудно, конечно, поверить, чтобы простая деревенская женщина всю жизнь мечтала о «любви втроем», как было, допустим, у изощренных интеллигентов Зинаиды Гиппиус, Мережковского и Философова, но Аксенову хочется этого, и ему нравится именно такая Агаша. Почему? Не автобиографический ли здесь момент? Или писатель уверен, что это он показывает глубину и сложность человеческой натуры, в частности, простой русской женщины?
А вот марксистка Циля. Они с Кириллом Градовым занимались в деревне политпросвещением. Когда кончили дело, она вдруг говорит: «Градов, а как ты насчет небольшой половушки?»— «Что ты имеешь в виду, Розенблюм?»— «Ну, просто легкое физиологическое удовлетворение. Давай, Градов! Вон сарай на холме. Отличное место для этого дела!» И они вошли в сарай: «Циля быстро нашла более или менее сухой угол, бросила туда охапку более или менее сухого сена…» Подробности, как и во всех других эпизодах страсти, я опускаю, они омерзительны. И представьте себе, после этой «половушки» в углу сарая, похожей на изнасилование, Кирилл женился на своей насильнице! Вот какие извивы человеческой души на сей раз и русской, и еврейской знает писатель Аксенов!
Дальше: «Приехала Оксана и прямо с порога начала снимать юбку». Кто такая? Мать троих детей, жена сотрудника Минтяжпрома. Куда приехала? К любовнику-шекспироведу, с которым спуталась, будучи еще его студенткой.
Одна дама хочет поразить своего партнера и, раздеваясь в ванной, решает: «Я войду к нему совершенно голой». И входит. Другая предается страсти на тахте «прямо в шубке и в туфлях». Третья, ей восемнадцать лет, думает о незнакомом приглянувшемся парне: «Пусть он и переведет меня из разряда девушек в разряд женщин». Ну, перевел… И так далее.
Очень интересуют Аксенова кровосмесительные связи. О том, как Борис Градов-младший упивался разнообразием «любимых поз» со своей молодой мачехой Тасей, мы уже говорили. А его сестра Елка думает о нем самом: «Жаль, что он мне брат, вышла бы за него замуж». С другой стороны, Борис однажды «почувствовал нечто совершенно неподобающее племяннику по отношению к сорокадвухлетней тете Нине». А Нина в свою очередь тщетно взывала к двоюродному брату Нугзару: «Назойливый мальчишка! Ты забыл, что мы близкие родственники?!» Это ей не помогло. У них это просто. Уж так обожает Аксенов создавать подобные ситуации и копаться в них. Цимес мит компот!.. Возможно, и тут не обошлось без автобиографического мотива.
А еще сладко ему рисовать картины такого рода: «Прибыв вчера ночью, Тышлер застал свою мать Дору с любовником». Кто-то из троих был смущен? Отнюдь! Сынок восклицает: «Гениально, неувядаемая Дора!» И Борис-младший «однажды вернулся домой в неурочный час и остолбенел от стонов. В кабинете покойного отца на диване лицом в подушку лежала мать. За ней на коленях в расстегнутом кителе <… > Шевчук махнул рукой: вали отсюда, не мешай матери получать удовольствие» и т. д.
А вот помянутая Нина Градова, поэтесса, возвышенная душа. Она витает главным образом в литературной сфере. Однажды «ловила на себе не ахти какие сдержанные взгляды знаменитого литератора». Кого? Оказывается, Михаила Булгакова. Другой раз в Тифлисе на пирушке ее кумир поэт Мандельштам сказал: «Нина, я просто ошеломлен…» И что? «К концу ночи они оказались наедине в центре города… «Нина, за что такой подарок судьбы?»… Он попытался приблизить ее к себе, но в этот момент раздался хриплый голос: «Давай, давай, целуй его, моя паршивая жена! Напишешь в биографии, что спала с Мандельштамом. Я разрешаю». Это Степа Калистратов, ее муж, гомосексуалист.
После Степы, а до него — Семы, мужем Нины стал Савва. Но это не имеет никакого значения. Вот около нее возник еще один персонаж: «Поэт и мировой журналист. Все было ясно с первого же момента. Они встретились несколько раз на квартире его друга. Она, как когда-то с другими поэтами, а иногда и с мерзавцами, сама расстегнула ему рубашку…» Кто ж это был на сей раз? Илья Григорьевич Эренбург, вице-президент Всемирного Совета мира, лауреат двух Сталинской и Ленинской премий. А еще «голубые глаза генерального секретаря Союза писателей не раз останавливались на поэтессе Градовой с откровенным мужским интересом»…
И теперь вообразите: Булгаков, Мандельштам, Эренбург, Фадеев, не говоря уж о ворохе мужей… Какие восторги, какой полет. Но муж Савва на фронте, и вдруг случайная встреча с художником Певзнером. И она спрашивает: «У тебя тут есть что-нибудь?»— «Что? — со страхом спросил шестнадцать лет влюбленный в нее Певзнер». — «Комнатенка, сарай, шкаф, где мы можем уединиться». Шкаф у влюбленного нашелся.
Вы думаете, что эта Нина самая-самая «прости господи» в романе? Ничего подобного! Есть еще Вероника, жена маршала Градова, а потом — американского полковника.
«Всякий раз, когда полковник Вуйнович видел жену своего друга Градова, он делал усилие, чтобы избавиться от мгновенных и сильных эротических импульсов». Что ж, бывают такие неуправляемые импульсы. Но вот что примечательно для этого персонажа, который аттестуется тоже как аристократ «с рыцарским кодексом чести», как белая кость, голубая кровь. Во-первых, явившись в дом Градовых, он сообщил возлюбленной, что женился, у него трое детей, а жена его — «дикое животное». Во-вторых, еще раз объяснился в любви. Но главное, хоть сей момент «он готов был сделать с Вероникой то же самое, что однажды (во время Гражданской войны) сделал с одной барынькой в захваченном эшелоне белых, т. е. повернуть ей спиной к себе, толкнуть, согнуть, задрать все вверх. Именно эта конфигурация вспыхивала перед ним всякий раз, когда он видел Веронику». Кто в этом виноват? Он убежден: Гражданская война.
А жена друга? Ей тоже «всегда при встречах с ним казалось, что вот еще миг — и закружится эротическая буря». Так все на грани было и сейчас, но — «послышался стук в дверях, явился благоверный, комкор Г радов».
А до этого на одном большом приеме Веронике невольно, однако закономерно приходит мысль, что все, вероятно, смотрят на нее и думают, «сколько человек из присутствующих» поимели ее.
Патологический блуд во всех его видах и формах — грязный, смрадный, сарайно-чуланно-рогожный, трипперно-сифилитический — насквозь пронизывает всю трилогию. Чего стоит хотя бы один персонаж, который переживает сексуальное блаженство во время избиения на допросе дряхлой старухи…
