— Либби! — Ник встает, обнимает меня и целует в щеку.
Мы идем по улице, и он как бы невзначай держит руку на моем плече. Наверное, мне должно быть неловко, но в этом нет ничего интимного, ничего сексуального — просто дружеские объятия. Я смеюсь и тоже обнимаю его — за талию. Мы прижимаемся друг к другу, и я тут же вспоминаю четкие контуры его тела, представляю, как он выглядит обнаженным.
Но потом одергиваю себя — как-никак теперь принадлежу другому — и слегка отстраняюсь от него. Он убирает руку.
— Ну давай быстрей! — подгоняет он меня, вышагивая рядом. — Если бы я знал, что ты ползешь, как улитка, никогда бы не пошел с тобой гулять.
— Мы не можем пойти гулять, — в ужасе говорю я. — Уже пора обедать, а я еще не завтракала. Я умираю с голоду.
— Хорошо. Пойдем пообедаем.
— Отлично!
Мы смеемся и поднимаемся на холм Дауншир.
— Какая красота — говорю я, когда мы проходим половину пути и останавливаемся, чтобы заглянуть в окна маленького покрытого известью домика.
— Да, — соглашается Ник, — это мое самое любимое место в Лондоне. Если бы у меня были деньги, я бы обязательно купил здесь дом.
— Деньги? — Я в ужасе смотрю на него. — Но, Ник, ты что, забыл? Тебе же не нужны деньги. Если я правильно припоминаю, ты все хотел отдать партии лейбористов!
— Да, — он глубокомысленно кивает, — да, правда. Когда-то я пообещал отдать весь свой выигрыш в лотерею партии лейбористов, но, разумеется, пару миллионов я оставлю себе.
— Ты передумал!
— Да. Ты все время говоришь, что на самом деле я — девчонка, а женщины всегда меняют свое мнение.
Я смеюсь.
— Может, ты голубой?
— Ни за что! — громко восклицает он, подражая Уинстону Черчиллю. — Вокруг столько прекрасных женщин! — Он улыбается и пытается ущипнуть меня за попу.
Я визжу, заливаюсь смехом и убегаю.
— Подожди, подожди! — кричит он.
Я останавливаюсь, и он вприпрыжку направляется ко мне.
— Прошу прощения, моя леди, за то, что нанес вам оскорбление, ущипнув за попу.
— Вы прощены, — отвечаю я, — но чтобы больше этого не повторялось.
И тут вспышкой проносится воспоминание: Ник целует мне грудь, спускается ниже, к животу, по мне проходит дрожь… Я в шоке от того, что все еще не могу забыть об этом, что при одном взгляде на него внутри у меня словно бушует пламя. Встряхиваю головой, отгоняя видение, но Ник здесь, со мной, и воспоминания не уходят, а просто тускнеют. Однако я снова начинаю чувствовать себя в безопасности.
Мы проходим мимо полицейского участка, кафе и мебельного магазина на углу. Я останавливаюсь у витрины и тащу Ника за собой.
— Красота, — вздыхаю я, — давай зайдем, посмотрим?
— Да. Зайдем и посмотрим на все те вещи, которые никогда не сможем купить. — Тут его лицо меняется. — То есть я не смогу. Извини, я все время забываю, что ты теперь можешь хоть весь магазин купить. Тысячу таких магазинов.
— Пока нет. Пойдем. — Я тяну его за руку. — Просто посмотрим.
Я с восторгом рассматриваю мебель в этническом стиле, но цены меня ужасают.
— Девятьсот семьдесят фунтов за индийский кофейный столик? — очень громко произносит Ник, глядя на ценник.
— Шшш, тише! — шепчу я.
Продавец во все глаза смотрит на нас. Только мы собираемся уйти, как Ник говорит на весь магазин:
— Знаешь, Саймон купил точно такой же столик в Индии всего за три фунта. И то ему показалось, что это слишком дорого.
— Ты неисправим, — смеюсь я, когда мы выходим на улицу.
— Но правда, — настаивает он, — там же невозможные цены. И, скорее всего, они действительно покупают эту мебель в Индии за бесценок. Подумай об индийских бедняках, которые работают не покладая рук и днем и ночью и думают, что выгодно продали свои поделки за пятерку.
— Хмм, — я понимаю, что он прав, — опять оседлал своего конька? Я хочу знать: если ты собираешься говорить о политике…
— Не-а, — отвечает он. — Погода слишком хорошая, чтобы занудствовать. Давай лучше погуляем.
Мы поднимаемся дальше на холм и мило болтаем о том о сем. Тут я вспоминаю, как он не хотел говорить о своей книге тогда вечером, как загадочно улыбался, и спрашиваю его об этом.
— Не скажу, — он качает головой. — Это секрет.
— Ну пожа-а-а-а-алуйста! — умоляю я, с надеждой глядя на него. — Я никому не расскажу.
— Нет.
— Тогда давай я открою тебе свой секрет.
Он оживляется.
— То есть ты поделишься своим секретом со мной, а я — с тобой? — Он останавливается и смотрит на меня.
Похоже, я его заинтриговала.
— Хорошо, давай договоримся так. Ты расскажешь мне свой секрет, и, если я решу, что это настоящий секрет, тогда открою тебе свой. Идет?
— Идет.
Я стою и отчаянно пытаюсь вспомнить какой-нибудь свой секрет, но ничего не приходит в голову. Конечно, можно сказать об ужасном сексе с Эдом, но вряд ли стоит это делать. К тому же это было бы несправедливо по отношению к Эду. И вообще, разве это секрет? Кажется, у меня совсем нет секретов. И тут кое-что приходит мне в голову.
— У меня есть один секрет, но обещай, что никому не скажешь.
— Обещаю.
— Это очень глупо.
— Либби! А ты говори, и все.
— Хорошо. Когда я еду на машине, разговариваю сама с собой.
— Ну и что? Все так делают.
— Но я разговариваю с американским акцентом.
— Ты шутишь!
Я отрицательно качаю головой.
— Покажи.
Я снова качаю головой.
— Ну давай, пожалуйста, хоть немножко! О чем ты с собой разговариваешь?
С очень большой неохотой я останавливаюсь посреди Хэмпстед-стрит и с сильным американским акцентом произношу:
— Ну, как вечеринка? О да, это было прикольно!
Ник падает от смеха.
— Невероятно, — хохочет он.
Я тоже начинаю смеяться.
— У тебя и вправду не все в порядке с головой.
— Нет! Ты же сам сказал, что все так делают!
— Но не с американским акцентом! Давай, покажи еще. — Он вытирает слезы.
Я показываю еще, и вскоре нам уже надо хвататься друг за друга, чтобы не упасть от смеха. Я держусь за живот, потому что мне уже больно смеяться. Когда я прихожу в себя, то говорю:
— Теперь твоя очередь. Рассказывай мне о книге.
— Не выйдет. Твой секрет совсем не серьезный.
