Габриель вспомнила о Луизе Пельтье, и рыдание снова подкатило к горлу. Стиснув зубы, девушка боролась с мучительными картинами, которые рисовало ей воображение, – Кэм и Луиза, разделяющие таинства любви. Габриель предполагала, что они потешались над ней за ее спиной. Девушка закрыла глаза от боли, пронзившей ее при воспоминании о жестоких словах Кэма, с таким презрением брошенных ей в лицо: «Ты никогда не сможешь стать такой женщиной, как Луиза». Но она старалась… угодить ему. Англичанин лепил из нее, что хотел, потакая каждому своему капризу, словно она была куском мягкой глины. Она сама радостно и наивно рыла себе яму. Потому что думала, что он любит ее. Какое непростительное тщеславие с ее стороны вообразить, будто человек с его вкусом и происхождением может влюбиться в Габриель де Бриенн! Разве она не знала об этом с самого начала?
Что было, то было, сказала себе девушка. Это в прошлом. Думай о будущем. Думай о Маскароне. Думай о Нормандии. Габриель закрыла глаза и попыталась вызвать в воображении пейзажи и запахи дома. Но перед мысленным взором предстали корнуоллские красные утесы и в ушах послышался крик белых чаек, несущихся к стенам Данрадена. Усилием воли Габриель изгнала эту картину и сосредоточилась на фруктовых садах Нормандии. Вскоре ей удалось представить бабушкин дубовый буфет и маленькую гостиную, где она хранила самые дорогие сердцу вещи.
Когда Габриель вернется домой, дедушка освободится от власти англичанина. Кэм говорил ей, что французские власти догадаются о происшедшем, если узнают, что она была его пленницей в Англии. Десаз развеял ее опасения по этому поводу. Он сказал, что Маскарон не передавал никакой действительно важной информации и что сам первый консул с самого начала знал о шантаже со стороны англичан. Услышав об этом, Габриель почувствовала огромное облегчение, но в то же время немного расстроилась, осознав, какой доверчивой была. Что бы англичанин ей ни говорил, она все принимала как абсолютную, бесспорную истину.
Габриель снова вспомнила о Голиафе, и что-то глубоко внутри нее задрожало. Только тогда она действительно возненавидела англичанина.
– Вам повезло, – сказал врач. – Лезвие прошло всего в дюйме от глаза.
Маленькими ножницами он обрезал концы швов, которые только что наложил на щеку Кэма.
– Это был ножик для вскрытия конвертов, – сказал Кэм, давая понять, что разговор окончен.
Доктор Харлоу нахмурился.
– Шрам со временем сойдет, – заметил он и стал укладывать инструменты в маленький чемоданчик.
Кэм продолжал молчать, надевая чистую льняную рубашку. Камердинер не прислуживал ему. Когда Кэм ложился с женой в постель, ему неприятно было, если слуги находились в комнате. Он предпочитал сам раздевать Габриель. Герцог отыскал свой парчовый халат и накинул его на плечи.
Лорд Лэнсинг решил оживить беседу.
– Чрезвычайно мило с вашей стороны, сэр, прийти сюда в столь поздний час и помочь нам в беде.
Умоляюще взглянув на Кэма и крепко обхватив локоть доктора Харлоу, Лэнсинг повел врача к выходу.
С опозданием вспомнив о хороших манерах, Кэм добавил:
– Да, конечно. Благодарю вас, доктор Харлоу.
Доктор крякнул и вышел с Лэнсингом. Взяв с каминной полки канделябр, Кэм подошел к маленькому зеркалу, висевшему над сундуком для одежды. Герцог осторожно дотронулся до отвратительных черных стежков.
– Судят по делам, а не по внешности, – процитировал Лэнсинг, войдя в этот момент в комнату. – Твой камердинер должен избавиться от этого, – лорд поднял рубашку, которую снял Кэм. Она была темно-красной от крови. – Сюртук тоже придется выбросить. – Лэнсинг мельком взглянул на высохшие пятна крови, блестевшие на черном вечернем сюртуке герцога.
– Спасибо, Саймон, что привез Габриель домой.
Кэм метнул взгляд на дверь в спальню жены и задумался, как бы вежливо выпроводить друга и остаться с Габриель наедине.
Лэнсинг упал в кресло.
– Господи, что за ужасная, кровавая ночь! – с чувством произнес он. – Сначала ты с Луизой, потом я с леди Каро.
Стало ясно, что Лэнсинг не спешит уходить. Смирившись с неизбежным, Кэм поставил серебряный канделябр на место и смерил друга оценивающим взглядом.
– Насколько я понимаю, леди Каро отвергла тебя, – обыденным тоном промолвил герцог.
Саймон нахмурился и ответил:
– Если ты не против, я бы не хотел об этом говорить.
Усевшись, Кэм сказал:
– Как пожелаешь, – и сделал дипломатическую паузу. Спустя некоторое время герцог предложил другу тонкую сигару из маленькой коробки слоновой кости. Лэнсинг поднес свечу, чтобы подкурить обе сигары. Мужчины глубоко вдыхали и медленно выдыхали дым. Наконец Лэнсинг произнес:
– Она не отвергла меня. Я не сделал предложения.
– Нет?
– Нет, – Лэнсинг вздохнул. Он что-то уловил в выражении лица Кэма и улыбнулся. – Она настоящий «синий чулок», и боюсь, я не дотягиваю до нее.
– Она так сказала?
– В этом не было нужды. Я провел самые неуютные полчаса в жизни, пытаясь побеседовать с ней на древнегреческом.
Кэм поперхнулся дымом, который только что вдохнул. Он закашлялся. С трудом переведя дыхание, герцог сказал:
– Я бы не переживал по этому поводу, Саймон. Греческий – мертвый язык. Вряд ли он тебе когда-нибудь понадобится.
– Ты прав, – согласился Лэнсинг, но совсем без энтузиазма.
Кэм подавил улыбку.
– Утешает одно, – снова вздохнул Лэсинг.
Кэм ждал.
– Не думаю, что Уильям Лэмб справится лучше.
– Означает ли это, что ты сдаешься на милость судьбы? – спросил Кэм.
Лэнсинг усмехнулся.
– Нет! Это означает, что мне посчастливилось вовремя сбежать! Мне ли этого не понимать! Связать себя с «синим чулком»! И не стоить забывать о родственницах леди Каро. Они все из одного теста.
– Я понял, в чем дело, – сказал Кэм. – Ты представил себе, каково будет развлекать родственников леди Каро, если ты породнишься с этой семьей.
Лэнсинг вообразил, как герцогиня Девоншир и леди Спенсер и Бессборо приезжают в его поместье в Ирландии с длительным визитом. Лорд невольно вздрогнул.
– В роду леди Каро только женщины умны, – стал вслух размышлять лорд. – Интересно, почему все женщины в семье Спенсеров так сообразительны, а Спенсеры-мужчины тупы?
– Это не поддается объяснению, – ответил Кэм.
Внезапно меняя тему разговора, Лэнсинг сказал:
– Как ты собираешься объяснить Габриель сегодняшнее происшествие?
– Придумаю что-нибудь, – ответил Кэм.
При упоминании о Габриель он многозначительно взглянул на часы, стоявшие на каминной полке.
Поняв намек, Лэнсинг поднялся на ноги.
