— Не знаю. Ешь, детка.
Булочка, кусочек масла, чашка какао; завтрак был не таким уж плотным. Времени на него ушло немного, и вскоре Занни под строгим присмотром все той же сестры Жанны вошла в комнату, где ожидал старший инспектор.
Поначалу Занни держалась настороженно: оказалось, что Майк еще в участке. Правда, Коэн заверил ее, что скоро его отпустят. Сам он был сегодня серьезен и настроен, казалось, решительно. Занни сразу заподозрила какую-то каверзу и оказалась права: судьба Майка ставилась в прямую зависимость от ее, Занни, поведения. Коэн хотел заключить с ней сделку.
Свое предложение он изложил в достаточно мягкой форме, и Занни даже не сразу сообразила, что ее упрямство будет угрожать и ей самой: Коэн как бы вскользь помянул исправительное заведение для малолетних. Все, что требовалось от Занни, чтобы не угодить туда, — вести себя разумно и не выкидывать больше фокусов, вроде вчерашнего. В таком случае Коэн готов был признать, что вчера не случилось ровным счетом ничего, что могло бы заинтересовать совет попечителей. Если же Занни попробует применить хоть один из своих обычных трюков — а ее характер прекрасно известен всем, кто давно ее знает, — Коэн лично употребит те меры, о которых упомянул, но без которых хотел бы обойтись.
— Ну-у, — протянула Занни, — вы меня совсем запугали.
— Разве можно тебя запугать? — усмехнулся Коэн.
Занни внимательно посмотрела на него. Похоже, ей удалось-таки допечь инспектора. Наконец-то он отбросил снисходительное сюсюканье и заговорил с нею, как со взрослой. Давно бы так!
— Хорошо, — сказала она спокойно. — С этой секунды я начинаю новую жизнь. Что я должна делать?
— Сейчас ты поедешь со мной к моим друзьям, — тем же тоном объявил Коэн. — Они приглашают тебя провести лето в их семье.
Занни вновь поглядела на инспектора, на сей раз с искренним удивлением. Она ожидала чего угодно, только не этого.
Впрочем… Занни тут же представила себе семейку, в которой ей предстоит провести лето: папа-полицейский, мама-полицейский, детки — сущие ангелочки, разве крылышек не хватает… И все вместе — ходят по струнке и поминутно козыряют. До полного комплекта остается добавить дедушку, отставного тюремного надзирателя, и добермана с кучей медалей. Словом, то же исправительное заведение, только на дому.
— Хорошо, — покладисто согласилась Занни. — Можно мне собрать вещи?
— Чуть попозже, — удержал ее Коэн. — Сестра, узнайте, пожалуйста, готовы ли документы?
Сестра Жанна ответила, что сейчас узнает, и вышла. Наступило молчание.
— Я все еще не теряю надежды, — сказал наконец Коэн, но уже другим тоном, — услышать от тебя, что случилось пять лет назад.
— Это тоже входит в условия? — спросила Занни.
— Нет, — покачал головой Коэн. — Но дело так и висит на моем отделе. Впрочем, даже если ты расскажешь, я все равно не смогу запротоколировать твои показания. — Он откровенно вздохнул. — Показания ребенка, да еще пять лет спустя, не считаются достоверными. Но если мне удастся хотя бы нащупать мотив убийств… — Коэн выжидательно замолчал.
— Личные счеты? — сказала Занни. — Это называется — личные счеты.
— Вендетта, что ли? — насторожился Коэн.
— Я не уверена, — откровенно призналась Занни. — Я знаю слишком мало…
Коэн напрягся:
— Но кто нападал? Ты их видела? Кто это был?
У Занни поплыла голова. Ей стало страшно.
— Темный человек….
— Негр?
Занни замотала головой.
— Нет… Не негр… Человек… совсем… Совсем без лица…
— В маске?.. В капроновом чулке?.. — настаивал Коэн.
— Не знаю я! — в отчаянии выкрикнула Занни.
Оно заплакала, и Коэн растерялся. Ему стало не по себе. Старший инспектор не привык бывать в таких ситуациях. Он заметил, что Занни нервно теребит серебряный браслетик. Ему вдруг вспомнилось, что он и раньше замечал, как неравнодушна Занни к украшениям. Колечки, браслетики, цепочки, и все из дешевенького, низкопробного серебра. Может, это неспроста? Может, Занни обвешивает себя серебром вовсе не ради невинного девчоночьего щегольства?.. Ох, не чисто здесь. Он всегда подозревал что-то подобное по отношению к Занни… А теперь вот еще какие-то типы без лиц… И девчонка зареветь готова. Это Занни-то!
— Ладно, — решил он, ожесточаясь, сколько его хватило. — Расскажешь как-нибудь потом, когда будешь в настроении.
Вошла сестра Жанна и протянула Коэну бумаги.
— Все в порядке, — сказал он, просмотрев их. Прокашлялся. — Занни, ты можешь идти собираться.
Занни как воспитанная девочка сделала книксен и послушно ушла.
Коэн посмотрел ей вслед.
— Вы не знаете, сестра, она не боится темноты? — спросил он.
— Она ничего не боится, — ответила сестра Жанна и поджала губы. — Она не боится ни Бога, ни…
Тут монахиня осеклась и перекрестилась.
8
— Шано! Шано! — донеслось от сборных домиков. — Обедать пора!
Девочка, лежавшая на камнях у моря, закрыла книгу. Вообще-то для обеда было еще рановато, но лучше поспешить: Ян-Поль и Самуэла не страдают отсутствием аппетита, их только подпусти к столу — мигом сметут все самое вкусное. Стол был накрыт в тени раскидистого платана, Франк и Самуэла уже сидели на своих местах, но тарелки перед ними были еще пусты, а Ян-Поль кричал из своей комнаты, что никак не может найти рубашку. Самуэла так же громко посоветовала ему поискать среди грязных носков.
Шано прошла в домик, сказав, что только помоет руки, бросила книгу на кровать, небрежно ополоснула ладони, подобрала в углу душевой скомканную рубашку и на обратном пути кинула ее Ян-Полю.
— Что сегодня на обед? — спросила она, опускаясь на походный складной стульчик. — Опять, наверное, макароны?
— Естественно, макароны, — подтвердила Самуэла. Она подняла крышку кастрюли и начала раскладывать по тарелкам спагетти. Франк готовил удивительно вкусные соусы, но на исходе второй недели макаронной диеты даже эти изыски не доставляли удовольствия.
Шано подумала, что придется ей, наверное, взять готовку на себя. В этой безалаберной семье и к питанию относились бестолково: Франк умел готовить только макароны — правда, под разными причудливыми соусами; Дели, его жена, мастерски тушила мясо, а еще у нее получался гороховый суп; Самуэла была довольно изобретательна по части салатов, а Ян-Поль при острой необходимости мог разогреть пиццу. Все они, конечно, симпатичные, но такое легкомысленное отношение к жизни порой раздражало Шано.
Она еще помнила, с какой настороженностью вошла в их дом, еще не зная, что ее ожидает. Она думала, что в этой семье царит строгий, почти тюремный надзор, а оказалось, здесь разве что на головах не ходят.
