Паренек кивнул и попятился к выходу, не отрывая взгляда от меня. Я почувствовал, как по спине стекает капелька пота. Если все на меня будут так смотреть…
Я посмотрел на Лин. Она грустно улыбалась чему-то, глядя вдаль. Линка… Она была моим счастьем и слабостью. Мне хотелось обнять ее. Поцеловать туда, где сходятся тонкие брови, сгрести в охапку и утащить… да хоть в огненный век. А Корлином пусть будет кто-нибудь другой.
Дален сказал: «Я даже не знаю, была ли у него семья…»
Но я видел ее рядом со мной. Видел золотые волосы на песке… значит, мы можем быть вместе?
Нет. Это другое будущее, только и всего. Оно случится, если я останусь… наверное. Но я уже знаю, что я выбрал, правда? Ведь это я написал себе письмо.
— Лин, мне нужна твоя кровь, — сказал я вслух. — Всего две капли. Ты знаешь, что это произойдет, потому что это уже произошло. Не тяни, пожалуйста.
— И что ты будешь с ней делать? Разведешь реактивами через пятьдесят лет?
— Ты сама все понимаешь. Зачем спрашивать?
— Я должна быть рядом!
Я улыбнулся. Лин отшатнулась.
— У тебя в предках были драконы?
— Хватит! Выяснять, кто, куда и кого, будете потом, — отрезал Марек. — Доели?
— Конечно, — я поднялся. — Эйлин, захватите книгу, пожалуйста.
— Еще полстраницы, — не оборачиваясь, бросила она. Рядом с ней росла кипа исписанной бумаги.
— Эйлин, мы не можем опоздать, — позвал Марек. — Эйлин!
Опоздать…
Анри! Он же убьет Вельера! Как я мог забыть, идиот!
Я шагнул к Мареку и схватил его за шиворот.
— А я все гадал, когда ты вспомнишь, — ухмыльнулся он. — Время, кстати, еще не вышло.
— Что с Вельером? — медленно и раздельно произнес я.
— Да ничего особенного, — Марек отвернулся, и как-то само собой получилось, что я разжал пальцы. — В полночь Анри сбежал… должен был. Мы договорились, что заберем его неподалеку от рощи: Дален заберет, после сражения.
— Ясно… И ради этого вы водили меня за нос?
— Я же обещал Лин не убивать вашего вождя, — развел руками Марек. — Что мне еще оставалось делать?
— Вы говорите правду?
— Да, — вдруг сказала Лин. — Я ему верю.
«А тебе — нет», — понял я. Пепел, пепел, пепел… неужели все? Навсегда?
— Эйлин, — тихо окликнул я волшебницу. — Мы знакомы? Там?
— Нет, — ответила она почти сразу. — Дален вас видел. Один раз, кажется. Мы — нет. Может быть, Аркади, но я не уверена. Вельер вас знает.
— Вельер не расставался с моим дневником, — пробормотал я. — Это выход, но мы не успеем показать ему письмо. И — я не знаю, смогу ли я его убедить. Я все еще мальчишка.
— Вы — это вы, — она положила мне руку на плечо. — Мне жаль, Квентин.
— Я знаю.
Я обернулся в последний раз. Крыша, где мы с Эйлин разматывали длинные шлейфы заклинаний, упражняли пальцы, строили огненные замки; обломанная черепица чуть поодаль, где мы сидели с Лин, где я впервые коснулся ее щеки; напряженные каменные статуи и ниша, где Корлин спрятал труд всей своей жизни, где он же открыл его…
Вернусь ли я?
Я невесело усмехнулся. Один раз — точно.
Я разделся. Глянул на последние зеленые деревья в парке — и подбросил крылом шелковый халат. Алая ткань, расправляясь, полетела вниз, как кленовый лист.
Драконье лето закончилось. Впереди ждала холодная зима.
Лин подошла к самому краю крыши. Обняла меня за шею; я похолодел.
— Я люблю тебя, — тихо сказала она. — Не бросай меня, ладно?
Я закрыл глаза.
Воздух бил по крыльям, как мокрая плетка. Спина не выдерживала тройной ноши, позвоночник ныл от обиды, но так было даже лучше.
Эйлин что-то прокричала наверху. Марек отрывисто пролаял что-то в ответ.
Сколько еще лететь до Серых холмов? Три часа? Четыре? И каждую минуту в одиночестве… я же не выдержу…
А всю жизнь — выдержу?
Конечно, холодно ответил себе я. Чем я занимался до этого, а? Рос на ферме, не смея даже думать о магии. Потом, в Галавере, жил тем, что отведено, — куском парка, неба и реки, что я видел из окна. Теперь мне откроется весь мир.
Я стал собой, обрел себя — я понял свою судьбу. Тысячи людей думают, что живут бессмысленно, и мечтают обрести славу, важность, значимость. Вот она — залейся!
Но… я не понимаю… это неразумно, нелогично… Я знал Эйлин несколько недель, Эрика Риста — и того меньше; с де Вергом и Даленом я общался лишь мельком.
Почему мне так больно?!
Какая ирония! Я тянулся к прошлому, мечтал об огненном веке и только теперь, когда я понял, что готов строить будущее — другое, новое! — рухнул на землю: ради него мне придется идти назад. В предвоенное время, в годы бунтов, видеть войну, замки, сминаемые пламенем, толпу, гибнущих людей… отца с мамой, может быть…
Нет. Они погибнут после того, как я умру. И никогда не узнают… А хотел бы я, чтобы они знали?
Чего хотели драконы, сознательно, в День трех колоколов, заводившие детей, которые никогда не смогут зажечь на ладонях огонь? Никогда не полетят, никогда не станут собой? Что они надеялись принести в этот мир?
Чьи слова повторила Эйлин тогда, на крыше? «Сказать, что мы не равны, все равно что сказать, что огонь в печи, на пожаре, в свече не равен между собой. Каждый из нас — искра. Любой — и вы, и я — свет. Только вот бродим мы в темноте и видим так мало…»
Эйлин на огненных ступенях… Она тоже смотрит в небо. Каждый смотрит в небо. Только оно не говорит ни с ними, ни со мной.
Я вспомнил наш первый урок; бесконечные миры-истории на гравюрах. Возможно, в одном из них я обнимаю Лин, а войны между магами и драконами никогда не было… а может быть, не было и самих магов, а Дален и Вельер родились братьями…
Теперь я понимаю, почему Корлин не отдал книгу волшебникам или драконам — по той же причине, что и сейчас. А тогда, в разгар войны, и маги, и мы употребили бы новую мощь только на одно — и высокая вода захлестнула бы Галавер с Херрой еще до того, как Лин исполнилось бы десять.
Лин… Как я мог так поступить с ней? Сделать из нее послание, лишить веры в себя, поманить надеждой, что она сможет вести пламя? Ее, единственную, кого я назвал бы другом? Эрик, Эйлин… да, но разве они знают меня, как она?
…Разве я лгал им, как ей? Херра, мое происхождение, то, что я знал о книге, — да я использовал ее с самого начала!
Неужели это — я? Настоящий я?
Мы летели в полной тишине. По левую руку стелился вереск: он белел в ночи, как зачарованный, и темные пятна рощ рядом с ним казались глубокими колодцами. Звезды безмятежно подсвечивали наш путь — как, наверное, светили десяткам дирижаблей, проплывшим тут до меня.
