— Вечно ты за здоровьишко свое переживаешь, Том, — смачно сдавая карты, хохотнул один из солдат. — Лучше бы вина налил, вон фляжка-то…
— Но… на посту же нельзя пьянствовать! — нерешительно возразил тщедушный.
— А мы и не пьянствовать, а просто… погреться. Сам же говоришь — сквозняк!
Послышался громкий хохот, впрочем, индейцы и Громов уже поднялись на третий этаж и вышли на галерею.
— Вон, то здание, напротив часовни, — молодой человек показал рукой.
Саланко кивнул, и в тот же миг призрачно-черные тени, зацепив за стены ременные арканы — лассо, неслышно спустились во двор, залитый лунным светом. И сразу же укрылись в тени, за кустами — возле заветной двери, которую нужно еще было как-то вскрыть — и томагавк здесь не подошел, слишком уж крепким оказались запоры. Откуда-то сверху, с крыши, протяжно крикнула какая-то ночная птица, забила крылами, словно хотела что-то сказать.
— Здесь надежный замок, — тихо промолвил Саланко. — Как ты и говорил, друг.
Громов повернул голову:
— Что будем делать? Искать ключи?
— Зачем искать? Подбирать. У нас ключи с собой… много.
— Я смотрю, вы неплохо подготовились.
— Отец Джозеф хитер и коварен… Но от нас ему не уйти, — в тихом голосе юного воина явственно прозвучала угроза. — Он ответит за мою мать… и за многих. Да, я понимаю — я поступаю не как христианин, но… Я замолю грех в храме Святой Девы Гваделупской.
Что-то звякнуло. Стукнуло. Заскрипело.
Все эти звуки показались Андрею слишком громкими, молодой человек напрягся, в любую секунду ожидая появления часовых. Однако нет, ничего подобного не случилось — увлеченные карточной игрой стражники даже не выглянули во двор. Да и зачем? Что б кто-то из жителей Чарльстона вдруг решил освободить ведьм? Да быть такого не может. Никогда.
Волнуясь, Громов протиснулся в приоткрытую дверь и, оказавшись в темном глухом помещении, тихо позвал:
— Женщины! Эй!
Ответом было молчание, гнетущая тюремная тишина… впрочем, не такая уж и гнетущая. Кто-то тяжело дышал, а вот кто-то вскрикнул — казалось, совсем рядом.
— Да проснитесь же!!!
— Господи… — послышался, наконец, тонкий женский голос, усталый и безнадежный. — Что, уже утро? Уже пора?
— Идите за мной, милые девушки, но только — тсс!!! Ни звука!
— Но… мы еще не молились…
— Так нас в церковь и ведут, Ганта. Помолимся, а уж потом…
— Ой, скорей бы уж все случилось. Говорят, это быстро…
— Ага, быстро… когда тебя поджаривают!
— А, может, нас еще и помилуют? Ведь мы же ни в чем…
— Хватит болтать, дамы! — обернувшись, строго прикрикнул Андрей. — Давайте-ка к стене… Лезьте!
— Что… по этим веревочкам? Я не смогу.
— Тогда вас сожгут. Это больно.
— Делай, как тебе говорят, Элис!
— Но…
— Я вам помогу, дамы… Только держитесь покрепче.
С помощью Громова и маскогов все три колдуньи благополучно взобрались на галерею и зашагали вниз… шедший впереди всех Саланко остановился, прислушиваясь к голосам стражников, затем обернулся и махнул рукой:
— Пошли.
И вот уже улица! Слева — высокое, с фронтоном, крыльцо, справа — деревья. И ветер шумел листвой, и мигали звезды, а полная луна висела над головами беглецов, словно бы усмехаясь — бегите, бегите… а вдруг?
Позади, в коридоре, вдруг послышались шаги:
— Ну я же говорил — сквозняк! О! Так и знал, что дверь закрыть забыли.
Они перевели дух лишь на старом кладбище, среди могильных плит и колючих зарослей боярышника, чертополоха и крапивы.
— Спасибо, друг! — Громов обнял Саланко и похлопал его по плечу. — Если вдруг понадобится моя помощь…
— Не понадобится, — хладнокровно ответил молодой вождь. — Я сделаю свое дело сам. Не сомневайся, друг.
Одна из ведьм вдруг откинула капюшон — красивая, лет тридцати, женщина с черными как смоль волосами — и, подойдя к юному вожаку, взяла его за руку:
— Саланко! Как ты вырос, мальчик.
— Вы знаете меня? — юноша удивленно вскинул глаза.
— Я — Ганта, я знала твою мать, Синюю Тучку, а тебя… тебя помню лишь маленьким… — женщина обернулась к своим подругам по несчастью и повысила голос: — Вот что, девушки, — мы идем с этими людьми, в их племени нас никакой отец Джозеф не сыщет! Слышите, Андра, Элис?
Светало, и Громов шагнул вперед, подставив лицо под свет начинавшегося утра:
— Вы сделали правильный выбор, девушки!
— Можно подумать, он у нас был.
— Впрочем, одна их вас все же пойдет со мной — я так думаю… — подойдя к стоявшей позади всех «колдунье», Андрей сбросил с ее головы капюшон. — Что скажешь, милая Бьянка?
— Господи-и-и… — одними губами прошептала юная баронесса. — Я никогда не верила, что мертвецы возвращаются, но… Нет! Нет! Не может быть!
— Не может, — спокойно согласился молодой человек. — Ты права, милая, — мертвецы не возвращаются. Но я-то не мертвец…
С этим словами Андрей обнял девушку и, прижав к себе, крепко поцеловал в губы…
Ах, эти волосы, каштановые локоны, струящиеся по плечам водопадом, шелковая, тронутая золотистым загаром кожа, синие — как два океана — глаза. Эти чарующе-опасные очи затянули Андрея, словно трясина, и в этой трясине хотелось остаться навсегда.
— Милая моя, милая, — шептал Громов, нежно лаская любимую.
Гладил спинку и стройные бедра, ласкал языком грудь, обнимал, наслаждался — и не мог насладиться никак.
Все мысли обоих давно уже унеслись вверх, к самому небу, и лишь мерно скрипела кровать да слышались стоны — стоны радости, наслаждения и любви.
— Ах, милый, ты знаешь, я до сих пор не верю…
— Я тоже… Но давай уже об этом не будем, а? Лучше расскажи о себе. Как ты тогда спаслась, выбралась, как жила все это время? Как?
Бьянка рассказала все, хоть и нелегко ей было все вспоминать, вновь и вновь переживая ужасную весть о казни любимого. Из храма сектантов ее спасли иезуиты, давно уже мечтавшие разгромить опасную сатанинскую секту. Спасли, но… опасаясь преследований и мести сильных мира сего, Бьянка вынуждена была уехать в Америку, скрыться навсегда, изменив имя — тем более что после смерти Громова ничего в Каталонии ее не держало.
— Я помню, как тебя казнили… И видела твое тело — издалека, конечно — на виселице, в форте на горе Монтжуик. Господи-и-и-и… Если б все знать! А потом… потом я помогла этому мальчику, Жоакину как ты и просил… Он сбежал в Жирону, как мне кажется, вовремя…
