— До финской границы сто километров. Уходим из России, принцесса.
Ей понадобилось немало времени, чтобы обдумать его слова.
— Значит, ты все-таки забрал меня оттуда? Это не новый сон?
— Все кончилось, Аня. Все плохое позади.
— Долго же ты собирался…
— Так сложились обстоятельства. Извини.
— Ты знаешь, что папу убили?
— Тот, кто это сделал, скоро ответит. Я как раз этим занимаюсь.
— Никита, мне надо кое-куда…
— Конечно, сейчас…
У первого же указателя с вилками и ложками свернул с шоссе, вырулил на освещенную просторную площадку, заставленную в основном дальнобойщиками. Приземистое строение современного стиля светилось множеством неоновых вкладышей, оттуда доносилась музыка. Ресторан, дом быта, магазин, заправка — и все что угодно. Никита подал девушке руку, помог выбраться из машины. Она была все еще в тюремном свитере и безобразных мужских штанах, но в новеньком пуховике — презент Надежды Ивановны. Оперлась на его руку. Ее нежная ладошка — второй горячий укол в сердце. Прикосновение после разлуки. Ему потребовалось усилие, чтобы не схватить ее в охапку. Нельзя пугать. Нельзя делать резких движений.
— Ты как? Ноги держат?
— Держат. — Все слова она произносила одинаковым равнодушным тоном и с тайным напряжением. Ничего, подумал он, ничего. Бывает хуже. Намного.
Проводил ее в дамскую комнату, сам у стойки заказал кофе и бутерброды. Подумал и добавил рюмку коньяку. Уселся на стуле так, чтобы видеть вход в туалет.
Анита пробыла там минут десять. Вышла по-прежнему смурная, но немного посвежевшая. Никита поднялся, чтобы она его увидела. У принцессы была другая походка, не такая, как прежде. Она словно боялась споткнуться, словно передвигалась по гололеду. Никита усадил ее за пластиковый столик, перенес туда еду.
— Выпей рюмочку, Ань. Не повредит.
— А ты?
— Я за рулем. Скоро граница. Нельзя.
— А что это?
— Коньяк, Ань. Дорогущий.
— Хочешь, чтобы я выпила?
— Ага. И поешь.
Анита опрокинула коньяк как воду, взяла с тарелки бутерброд с семгой, начала жевать. Жевание тоже получалось у нее как-то заторможенно, при этом она смотрела в какую-то одну точку у него за спиной. Умытое лицо было двухцветным: одна сторона голубоватая от виска до скулы, другая бледная, с желтизной. Оба цвета ненатуральные, искусственные. Он сходил к стойке и принес стакан апельсинового сока. Тут угодил. Анита выпила сразу половину.
— У тебя ничего не болит? — спросил осторожно, ощущая непривычную тяжесть в подреберье, не связанную с физической нагрузкой.
— Я в порядке, не волнуйся.
— Тогда послушай, что скажу. Тебе надо собраться. На границе могут быть разные неожиданности. Нет, совсем необязательно, но могут быть. По паспорту ты теперь Милевская Катя. Катерина Самойловна. А меня зовут Паша Савелов. Понимаешь, о чем говорю?
— Я не сумасшедшая. Ты Паша, я Катя.
— Ну, пока и все. Ни о чем не хочешь спросить?
Искренне удивилась, опустила на тарелку надкушенный бутерброд (уже третий!).
— Я должна о чем-то спрашивать?
Наконец-то встретился с ее глазами и увидел, что там царит глубокая ночь, как в аду. Поспешил успокоить:
— Нет, не должна… Просто подумал… Вдруг тебе интересно… Куда едем и все такое.
— Мне должно быть интересно?
Никита не нашелся с ответом, смутился, поднес чашку с кофе к губам. В глубине ее глаз что-то блеснуло, вроде болотных светлячков. Попросила с униженной гримаской:
— Никита, пожалуйста, подскажи, если делаю что-то не так. Я не сумасшедшая, но не очень понимаю, что происходит. Наверное, заспалась. Это скоро пройдет. Только не сердись, пожалуйста.
— Анька, перестань! — вырвалось у него, похоже, чересчур резко, и принцесса вздрогнула…
Через час подъехали к ярко освещенному стеклянному терминалу, перед которым на шоссе вытянулась небольшая цепочка легковых машин, несколько туристических автобусов. Анита успела еще подремать, но теперь окончательно проснулась. Сидела рядом с Никитой на переднем сиденье все такая же серьезная и настороженная. Но что-то в ней изменилось, только неизвестно, в какую сторону. Во всяком случае, она перестала сонно растягивать слова. Морозная ночь, пронизанная электричеством, с блестками инея на стеклах, как на ресницах, со спящими мертвым сном обледеневшими деревьями, с хрусткими, невнятными звуками, уводила чувства в иной, нереальный мир, и, возможно, на Аниту, на ее больное воображение это особенно подействовало. Она ерзала на сиденье, перебарывала душевную дрожь. Никита ее приободрил:
— Не думай ни о чем плохом. Здесь все вокруг нормальные люди. Рутинный таможенный досмотр. Ничего не случится.
— Ты в это веришь?
— Я это знаю.
Он не врал. Интуиция дремала. Предчувствие опасности не морщило затылок, не заставляло напрягаться мышцы. Но тот страх, который угнездился в сердце принцессы, он, разумеется, чувствовал.
Еще через полчаса пересекли под светофором разделительную полосу и по знаку погранца запарковались в зоне досмотра, напротив стеклянной будочки, в которой с улицы были видны склоненные над конторками двое таможенников — мужчина и женщина. Это было хорошо, не придется проходить через главный терминал.
Погранец — парень лет тридцати в аккуратной униформе, сидевшей на нем щеголевато, — распорядился, чтобы вышли из машины, открыли багажник и дверцы. Их самих вежливо направил в будку. Начет машины Никита не волновался, она чистая. Он шел сзади и слегка подтолкнул Аниту, чтобы отдала паспорт мужчине. Это был человек лет сорока, производивший даже в сидячем положении впечатление строевой выправки. У него было спокойное чистое лицо человека, который живет с ощущением необходимости и важности того, что он делает. На Аниту он взглянул мельком, чуть приподняв голову, потом посмотрел более внимательно. Никита напрягся, но его отвлекла женщина-офицер, призывно махнувшая рукой: дескать, вы что там замешкались, гражданин? Он обошел Аниту и положил свой паспорт на деревянную подставку. Женщина тут же смахнула его к себе. Цепким, профессиональным взглядом, почти липким, сверила фотографию и мгновенно — он, как говорится, и охнуть не успел — проштамповала паспорт в нужных местах. Тем временем таможенник спросил у Аниты:
— Первый раз выезжаете?
— Второй, — ответила принцесса, и Никита мог поклясться, что улыбнулась. Но лучше бы этого не делала. От ее улыбки у таможенника, кажется, слегка отвисла челюсть. «Господи, пронеси!» — взмолился Никита, в принципе крайне редко обращающийся к кому-либо за помощью. Он не знал, как вмешаться, и надо ли вмешиваться, но ощущал повисшую в воздухе угрожающую вибрацию. Почти как в горах. Зато, оказывается, Анита знала, как сбить напряжение. Капризно вдруг добавила:
