— Все так, — сомневался Никита, — но если…
Не договорил, не захотел договаривать, Жека и так понял.
— Не надо, Ника, не накликивай. Для Валенка это просто царапина. Ты же его знаешь. Подумаешь, ножичком ткнули… Я по-любому останусь, пока он не поправится. Поселюсь в гостинице. Когда оклемается, увезу домой, как планировали. Думаю, больше недели это не займет. Здесь мы в безопасности. Ищут не нас, а тебя. Глупо подставляться лишний раз. Мы и так уже прокололись, простить себе не могу. Жаль, не видел ты эту блатную гниду. Он когда сдох, из него крыса выскочила.
Никита поморщился: не любил, когда Коломеец некстати впадал в мистические грезы. Понятно и так, что человек, заставший Валенка и Коломейца врасплох, не лыком шит. Вечная память шустрому бандюке. В конечном счете избыточная ловкость его и погубила.
— Пожалуй, ты прав, — сказал он. — Поеду… Только вот Мика просил…
— Чего просил? Про Алиску, что ли?
— И тебе успел сказать? Когда вы его несли? Он вроде в отключке был?
— Очухался по дороге… У него умственное повреждение посерьезнее, чем дырка в брюхе.
— Все же дай ей знать. Пусть приедет, похлопочет возле него. Мике легче будет.
— И ты туда же, — с горечью отметил Коломеец. — Да-а, заразная, видно, штука.
— Жека, ну подумай, какие у него радости в жизни. Только бьют и режут с небольшими перерывами. А тут — женщина, которая по сердцу. В кои-то веки. Лучше всяких лекарств. Вызови ее.
— Ты что, серьезно? — Коломеец прищурился. — Да вы оба очумели. Она за собой полк притащит. Они его прямо в палате добьют. Ты хоть соображай немного, что говоришь.
В словах Жеки, конечно, был резон, Никита спорить не стал. Только укорил:
— Забыл ты, лейтенант, как сам был молодой… Ладно, пошли.
Коломеец хотел попрощаться с Анитой, но не получилось. Принцесса спала, кажется, даже позу не переменила ни разу с самого отъезда. Ничто ее не могло разбудить. Уткнулась носом в кожаную спинку сиденья, — порозовевшее ушко, гладкая щека с синеватым отливом. Дышала ровно, неслышно. Коломеец несколько секунд разглядывал ее со странным выражением, будто наткнулся на неразорвавшийся фугас.
— Надо же, — протянул печально. — Совсем еще дитя… Передай привет от нас с Микой.
— Обязательно… Прощай, брат.
Обнялись крепко, прижались щека к щеке. Ничего, не первый раз расставались. Даст бог, не последний.
Никита включил движок, плавно тронулся с места. Назад не оглянулся. Больно было оглядываться.
В Касимов приехал около семи, уже в сумерках. Нужный адрес разыскал быстро. Жилой дом, пятый этаж, квартира восемнадцать. Прикинул как быть. Оставлять Аниту одну страшно. Будить тоже вроде ни к чему. Рискнул. Поставил машину впритык к подъезду, запер, пошел в дом. На лавочке сидели две старухи из тех, которые не чувствуют ни жары, ни мороза. Сидят и сидят. Хорошая примета.
Дверь открыл мужчина лет сорока, в костюме, с невыразительным лицом. Трезвый. Открыл, не спрашивая, кто пришел. Молча смотрел на Никиту, ждал.
— От Вадимыча, — сказал Никита. — По курортной надобности.
Мужчина отодвинулся в сторону:
— Проходи… Ступай сразу в комнату. Ботинки не снимай.
Никита не послушался, снял свои скороходы, в комнату потопал в носках. Там сидела женщина, тоже немолодая, тоже строго, по-деловому одетая — в шерстяном костюме с длинной юбкой. Она была приветливее мужчины. Протянула ладошку, представилась:
— Надежда Ивановна. Располагайтесь в кресле… Времени у нас в обрез, понимаете?
— Никита Данилович, — ответил Никита любезностью на любезность. — Да, я понимаю.
— Но кофе успеете выпить… Или чаю?
— Кофе, — попросил Никита. — Если можно, покрепче.
Женщина ушла на кухню, а мужчина разложил перед ним бумаги: билеты, паспорта, на отдельном листе подробное описание маршрута, начиная с номера автобуса, на который они сядут в Питере, кончая пансионатом в Стокгольме, где ждут принцессу. Тут же промежуточные точки, несколько имен, кодовые фразы и еще всякая всячина вплоть до характеристики какого-то Багрова-внука. Какого-то — для тех, кто не посвящен. Для Никиты это очень важный человек. Он будет опекать Аниту в его отсутствие. На него ляжет вся ответственность за нее. На него одного. На Багрова-внука.
Никита просмотрел бумаги. Мужчина его не торопил, не сказал ни одного лишнего слова. Наблюдал с дивана, делая вид, что читает газету. Потом к нему женщина присоединилась. Поставила на столик рядом с Никитой чашку кофе, тарелку с бутербродами и тихонько тоже уселась на диван.
По документам Никита теперь был Савеловым Павлом Ивановичем, а Анита — Милевской Катериной Самойловной. У него не хватало опыта, чтобы определить подлинность паспортов с визами, но выглядели они внушительно — потрепанные, со следами долгого употребления. Спрашивать о паспортах не стал. Спросил о другом:
— Машину где поменяем?
— В гараже… Здесь рядом, я провожу, — улыбнулась женщина.
Мужчина молчал.
— Вы знаете, что в джипе?
— Конечно… Пейте кофе, остынет. Покушайте немного.
Никите доводилось и прежде проходить по подобным цепочкам, их было великое множество в новой России, приспособленных для разных целей. Иногда сталкивался с любителями, но сейчас перед ним были профессионалы, это не вызывало сомнений. Он поел, запихивая в рот большие куски. Глотал, почти не пережевывая. Торопился. Анита одна в машине, прошло уже с полчаса. Женщина смотрела на него с сочувствием.
— Может, чего-нибудь посолиднее? Тарелочку борща?
— Нет-нет, спасибо! Пора ехать… У меня там в машине…
Неожиданно выступил мужчина, благодушно заметил:
— Не волнуйся, за твоей дамой приглядывают.
Успокоенный, Никита попросил разрешения умыться.
Надежда Ивановна отвела его в ванную, подала чистое махровое полотенце. Из ванной дозвонился Жеке. Тот разговаривал как-то вяло, но сообщил главное: операция закончилась, Валенок спит. Он будет жить.
8
Пробуждение Аниты проходило толчками и началось на перегоне между Выборгом и границей. Когда переносил ее на руках из джипа в «ситроен», она вроде готова была проснуться, обхватила его за шею, но не проснулась, не хватило сил. Но едва выбрались на живописный ночной простор, усеянный дорожными огнями, по которому бродили сказочные великаны с задранными к темному небу шапками кудрей, как закопошилась сзади, сонно зевнула — и снова затихла. Но уже не спала. В зеркальце видел ее мерцающие, фосфоресцирующие, как у кошки, глаза. Дал ей время сориентироваться, ждал, пока заговорит первая. Наконец услышал:
— Где мы, Никита?
Ее робкий голос — первая теплая иголка в его заледеневшее сердце, которое, он думал, больше не оттает никогда. Ответил бодро, спокойно:
