Корентин слегка улыбнулся:
— Ты поступил правильно, но исходил при этом из неверного побуждения, сын мой. Мы всего лишь люди. Разве можем мы предъявлять счет Господу? И разве можем понять природу зла? Христиане поступают в этом отношении честно: не понимаем и не можем.
— Тогда что же?
— Ты слышал, но не прислушался. Мы знаем лишь одно: в Христе, и только в Христе, избавление от зла. Не в этом мире, но он обещает всем вечное спасение.
— Всем? — прошептал Грациллоний.
— Всем, кто его примет, — закончил Корентин.
Грациллоний поднялся:
— И Дахут?
Корентин на мгновение потерял бдительность. Он выглядел почти обескураженным. Затем глухо ответил:
— Не знаю. Я не могу… Но как я могу устанавливать пределы милосердию Господа? Я буду молиться за нее, если ты этого хочешь.
— Хочу, — сказал Грациллоний. — И… может, ты и меня научишь?
II
Светило солнце, ликовал лес. Солнечные зайчики забрались в его зеленые глубины. Медовый аромат плыл в воздухе. Горлинки ворковали, словно матери над колыбелью. Стегир звенел и сверкал, полноводный из-за прошедших накануне дождей. Ласточки и ярко-синие стрекозы стремглав носились над его поверхностью.
Отчего бы теперь Эвириону не встретиться с Ниметой?
Он набросил поводья на старый дуб и спешился. Женщина вышла из хижины. Яркий цвет волос подчеркивал бледность и изможденность лица. Волоча ноги, пошла ему навстречу.
Пребывая в веселом расположении духа, он ничего не заметил, пока не взял ее за плечи. Она ответила слабым пожатием левой руки. Шагнув назад, он увидел, что правая рука ее беспомощно болтается.
— Что случилось? — спросил он. — Ты поранилась?
Она выдавила улыбку:
— Можно и так сказать.
— Но это, — он указал на руку. — Отчего это произошло?
— Виной тому сила, что намного большей моей, — сказала она. — Больше мне не летать.
Он ничего не понял. Позднее он припомнит рассказы о борьбе, что случилась в бухте. Сам он не был тому свидетелем: он в это время вел бой.
— О! Бедная девочка! — Слезы навернулись на глаза. Мужчины Иса не считали слезы проявлением слабости. Он сморгнул слезы и взял левую ее руку в обе свои ладони. — Как мне помочь тебе? Только скажи.
— Спасибо, — ответила она тем же монотонным голосом, — но мне ничего не нужно. Отец тоже предлагал мне свою помощь, когда узнал о моем увечье.
— И ты отказалась?
Она пожала левым плечом:
— Тогда мне пришлось бы переехать в Конфлюэнт. Какая кому польза от однорукой женщины? Здесь же на меня смотрят как на маленькую лесную колдунью. Мужчины в благодарность за мое колдовство сделают работу, которую я не смогу выполнить сама.
Он всегда отличался импульсивностью, но не удивился собственным словам. Он давно хотел их ей сказать.
— Выходи за меня! Ты станешь настоящей госпожой. У тебя будут слуги и моя любовь впридачу.
Она улыбнулась и покачала головой. Взгляд зеленых глаз смягчился.
— Нет. Ты добрый, искренний человек, но ведь ты христианин. Мне пришлось бы тогда притворяться. Пусть лучше я останусь свободной.
— Да ладно, черт с ним, с законным браком. Обойдемся без него.
— А как же твое положение в городе?
Он выпустил ее руку и поднял кулак:
— Вот им, соседям! — а потом сказал уже спокойнее: — Я им очень нужен. Поэтому они не будут вмешиваться в мои дела.
— Да ведь тебя здесь нет по полгода.
— Да, трудно тебе придется. Давай плавать вместе.
Такое предложение шокировало бы римскую женщину. Когда она спокойно на него взглянула, в нем возгорелась было надежда, но тут же и потухла.
— Нет у меня интереса к мужчинам. И в плавание я пуститься не смогу, как бы этого ни хотела. Так что не повезло тебе, — сказала она грустно.
— Не верю. Зачем ты так говоришь?
— Боги разгневались на меня. Я ведь сказала тебе, что столкнулась с силой, которой не могу управлять. Та, что обладает этой силой, еще посчитается со мной.
Он так и вспыхнул:
— А ты все еще служишь этим богам!
— Я попробую договориться с ними, — сказала она. Взгляд, устремленный на него, стал суровым. — Благодаря им я свободна. Так что они все еще мои боги.
Он помолчал.
— А ты все еще дочь своего отца, — сказал он наконец.
III
Апулей принимал Грациллония. Зеленоватое стекло окон приглушало солнечный свет, лившийся в комнату. Живописные настенные панели словно вобрали в себя патину времени. Они и в самом деле были здесь многие поколения, с момента окончания строительства самого дома. На пейзажах этих с регулярными парками и лужайками резвились фавны и дриады, веселые пастухи и пастушки.
Грациллоний, извинившись, отказался садиться.
— Мне не сидится. — Апулей из вежливости тоже остался на ногах. Ему уже рассказали о сражении, которое он, выразив соболезнование по случаю потерь, горячо одобрил. В этот день им предстояло обсудить предстоящую работу.
— Вы правы, нам нужно действовать быстрее, — сказал Апулей. — Я найду трех-четырех надежных людей. Может, вы еще предложите одного-двух? Хорошо. Захваченные галеры, по-моему, следует по дешевке сбыть в Гезокрибате.
— Нет, я хочу сохранить их, — возразил Грациллоний. — Предчувствую, что они нам еще понадобятся.
— Вот как? Ну, ладно, как хотите. Тогда их надо припрятать в надежном месте. В какой-нибудь маленькой бухте или ручье… в общем, подальше от глаз. Пусть никто не знает, что они у нас есть. Скотты, которых вы взяли в плен, пока подождут, тем более что они не говорят на латыни и на языке Озисмии. Я знаю одного человека, который может приобрести их по коносаменту.[18]От этой сделки мы, правда, не разбогатеем. Скотты слишком свирепы, чтобы использовать их для работы по дому.
— Да я и не рассчитывал на этом разжиться, — нетерпеливо сказал Грациллоний. — А вот как насчет золота и серебра? Монеты, ювелирные изделия, столовое серебро. Мы обнаружили еще и дорогие ткани, специи, вино и прочее.
— Это может храниться в частных домах. А продавать будем потихоньку, поштучно, так, чтобы не привлекать внимания.
— Но ведь нам, черт побери, нужны деньги! Вдовам и нуждающимся я выдал их долю.
— Знаю. Это хорошо. Тем более, что распределено это понемногу, среди незаметных людей. Если материально им станет чуть лучше, то кто это заметит?
— У империи повсюду глаза. Тайные агенты, например.
