Сэр Руфус выдвинул очередное возражение, заявив, что статья не имеет отношения к делу. Пью быстро парировал этот выпад.
— Мы собираемся показать, милорд, что именно статья и ее содержание, возможно, стали главной причиной гибели Монтегю.
Возражение сэра Руфуса было отклонено.
Пауэрскорт мельком поглядел назад. На два ряда дальше, там, где его было хорошо видно с мест судьи и присяжных, нервно теребил галстук Орландо Блейн. Ради сегодняшнего выступления Имоджин купила ему отличный новый костюм.
На свидетельское место был вызван Эдмунд Декурси. Чарлз Огастес Пью поднялся со стула, держа в руках целый ворох бумаг.
— Вы Эдмунд Декурси, один из совладельцев Галереи Декурси и Пайпера на Олд-Бонд-стрит?
— Да, это я. — Декурси был осторожен, крайне осторожен. Утром он видел, что Пью сделал с Джонстоном.
— Вы также являетесь владельцем Декурси-Холла в графстве Норфолк?
— Да. — Декурси не сводил взгляда с пустых мольбертов.
— Скажите мне, мистер Декурси, вы были осведомлены о содержании статьи, над которой Кристофер Монтегю работал перед смертью? Статьи, где утверждалось, что едва ли не большинство картин на вашей выставке — фальшивки?
— Да, был.
Пауэрскорт посмотрел на жюри. Присяжные сосредоточенно слушали. Справа от него, в загончике для подсудимых, стоял Хорас Алоизиус Бакли: он выпрямился и замер, ловя каждое слово адвоката и свидетеля.
— Как вы полагаете, какие последствия вызвала бы публикация этой статьи? Наверное, это плохо отразилось бы на делах вашей фирмы?
— Боюсь, что так… — начал Декурси.
— А может быть, «плохо» — это слишком мягкое слово? — быстро перебил его Пью. — Может, это было бы тяжелейшим ударом? Катастрофой?
— Это очень плохо отразилось бы на делах нашей фирмы. — Дальше Декурси заходить не стал.
— Представляется ли вам существенным, мистер Декурси, что все записи Монтегю были удалены из его стола, так что никто до сих пор так и не увидел текста пресловутой статьи? Разве это не благотворно сказалось на делах вашей фирмы?
— Что ж, это и впрямь было нам на руку, — признал Декурси. Видимо, он решил ни в коем случае не говорить больше, чем от него требовалось. Точно завороженный, он все еще смотрел на мольберты.
— Скажите, мистер Декурси… — Пью был сама любезность. Пауэрскорт подозревал, что на сцене очень скоро появятся фальшивые картины. — Были ли среди экспонатов вашей выставки подделки или копии? Не торопитесь с ответом. Вспомните, что вы приведены к присяге, мистер Декурси.
Это как вилка конем в шахматах, сообразил Пауэрскорт. Сохранишь ладью — потеряешь слона. Спасешь слона — потеряешь ладью. Деваться тебе некуда. Если Декурси скажет «да», он погубит свою репутацию. Если скажет «нет», в ход будут пущены мольберты. Пауэрскорт вдруг понял, как умно со стороны Пью было не ставить картины на мольберты сразу же, а придержать их до поры до времени, — это была настоящая бомба с часовым механизмом, заложенная под Галерею Декурси и Пайпера.
— Насколько нам известно, — начал Декурси, — все картины были подлинными.
— Вы в этом уверены? Совершенно уверены, мистер Декурси? — Чарлз Огастес Пью посмотрел прямо в глаза Декурси. В зале стояла полная тишина. Даже репортеры перестали скрипеть карандашами.
— Уверен, — быстро моргая, ответил Декурси.
— Милорд, — сказал Пью, поворачиваясь к судье, — я хочу представить суду вещественное доказательство номер три.
Двое служителей поспешили прочь из зала. Вещественное доказательство номер один лежало на столе перед присяжными. Это был кусок фортепианной струны, похожий на тот, которым задушили Кристофера Монтегю. Обвинение считало, что присяжные должны знать, как выглядит орудие убийства. Вещественное доказательство номер два находилось рядом с ним. Это был галстук кембриджского Тринити-колледжа, найденный в комнате Дженкинса на Банбери-роуд, в Оксфорде.
Служители внесли в зал картину в золоченой раме. В высоту она была приблизительно три фута, в ширину — два с половиной. Носильщики осторожно установили ее на мольберте, ближайшем к свидетельскому месту. В Центральный уголовный суд пожаловал довольно угрюмый венецианский аристократ почти четырехсот лет от роду. Его туловище было расположено под прямым углом к художнику; на нем был голубой камзол и наброшенный на плечи синий плащ. Грудь его украшала великолепная золотая цепочка. Он бесстрастно посмотрел на жюри. Жюри, в ответ, — на него. Судья водрузил на нос другие очки и внимательно изучил своего нового гостя. Зрители за спиной Пауэрскорта задвигались, ища более удобную перспективу.
Пью подождал, пока уляжется волнение, и лишь потом заговорил снова.
— Вы узнаете эту картину? — спросил он у Декурси.
— Да, — сказал Декурси. — Это «Мужской портрет» Тициана.
— В каталоге вашей Венецианской выставки он значится под тридцать четвертым номером, — уточнил Пью, вынимая из кипы документов вышеназванный каталог и демонстрируя его членам жюри. — Не будете ли вы так любезны, — снова обратился он к служителям, — принести сюда вещественное доказательство номер четыре?
По залу прокатился шепоток. Что будет теперь? Что еще извлечет из своего цилиндра этот фокусник Чарлз Огастес Пью? Судья посмотрел на зрителей и поднял молоточек. Шепот утих.
Вскоре на соседнем мольберте появилась вторая картина — тоже в золоченой раме и таких же размеров, три фута на два с половиной. На присяжных воззрился тот же самый венецианец в том же камзоле, том же плаще и с той же цепочкой на груди. Он осуществил то, о чем алхимики грезили на протяжении долгих веков, — воспроизвел себя с абсолютной точностью.
Эдмунд Декурси побледнел. Орландо Блейн тихонько улыбнулся. Зрители так зашумели, что судья громко стукнул молоточком по своему огромному столу.
— Тишина в зале! Прошу вас соблюдать тишину! Еще одно такое нарушение, и я попрошу очистить зал! Мистер Пью!
— Узнаете ли вы эту картину? — спросил тот у Декурси.
— Да, — последовал ответ. — Это «Мужской портрет» Тициана.
— И которая же из двух этих картин подлинная? — твердым голосом произнес Пью.
Декурси внимательно посмотрел на обе картины. Затем перевел взгляд на Пью, словно умоляя его о снисхождении. Это, конечно, не Соломонов суд, подумал Пауэрскорт, наблюдая за разворачивающейся перед ним драмой, но поставленный адвокатом вопрос тоже кажется неразрешимым. Интересно, знает ли ответ на него сам Орландо Блейн? Интересно, знает ли его Пью, — может быть, он сделал на раме одной из картин пометку, чтобы при необходимости отличить фальшивку от подлинника?
Было очевидно, что Эдмунд Декурси ответа не знает. Он смотрел на мольберты, точно школьник — на экзаменационный билет с вопросами, которые он видит впервые в жизни.
— Я не хочу торопить вас, мистер Декурси, — в голосе Пью прозвучала легкая нотка раздражения, — но я вынужден повторить свой вопрос. Какая из этих картин подлинная?
