остановились.
– Хотела бы пойти с тобой и дальше, – сказала вершительница судеб. – Но пока еще мне ход туда заказан.
– Ничего, сам дойду, – успокоил ее Бармалей.
– Дорогу найдешь?
– Как-нибудь!
– За знаками смотри! И еще, поберегись там, Бармалеюшка. Две смерти ты уже миновал, с третьей можешь не справиться.
– Ничего, одолею! Все одолею!
– Надеюсь и я, что так будет. Потому как верю в твою звезду. Только после, когда все случится, ты Карачуна сюда доставь. Прямо к мосту. Я здесь тебя, ну, и его, встречать буду.
Не нашелся Бармалей, что еще сказать. Поклонился Маре в пояс, да и пошел восвояси, туда, где ждал от него своего свершения славный молодеческий подвиг.
– Я вссе сслышшал! – едва спустилась владычица навская в колодец, что под Мильян-дубом, впился ей в ухо змеиным шипением Тугарин Змеевич. Поджидал, вишь ты, ее, не терпелось ему высказаться. – Я вссе ззнаю!
– Ну-ка, держи дистанцию, – отстранила Мара половца на приличествующее расстояние. – Не брызгай! Что ты знаешь, сказывай!
– Все знаю! И про Карачуна, и про молодца, которого мы к жизни вернули, Бармалей который. И про то, что вы с ним задумали!
– Молчи, дурак! Или не сносить тебе головы!
– А про Снегурочку я и сам догадался! Я понял, почему ты так о ней печешься! Ты... Она...
– Стоп! Так ты вправду подслушивал, что ли? А где я тебе велела быть?
– Ну, так! Велела... – расплылся в хитрой улыбке Тугарин. – Смекалка воину жизнь спасает!
– Не в твоем случае, половец! Устала я от тебя. Поди прочь!
Махнула Мара-Марена рукой, и тут же Тугарин ака Змеевич, вопя и дрыгая руками и ногами, поднялся в воздух и полетел себе кувырком к дальнему горизонту, сразу сделавшись крохой малой и беспомощной. По черному небу навьему полетел он за реку Забвения, в даль невозвратную, туда, где Чертоги неведомые. Те ли самые Чертоги, куда унеслись недавно Волат с Горынычем, или какие другие, нам неизвестно. Тайна сия велика есть. Но вот ежели когда-нибудь кто-то из них вернется обратно, то все нам и доложит, как там устроено. Что, на всякий случай, вряд ли. Поскольку нет, и не бывает из тех Чертогов возврату. И даже Горыныч, ежели сподобятся его вернуть обратно на пост у Калинова моста, будет совсем другим, и внешне, и внутренне.
Глава 19. Холодный огонь, горячий лед
Рассвет, что был заметен некоторое время назад в небе над Русколанским лесом, так и не состоялся, переродившись в тоскливый, размазанный по горизонту волшебных событий отсвет неведомо какого пламени. Откуда-то появились облака, небольшие, продолговатые и плотные. Они окружили луну, как стая голодных волков окружает загнанного на вершину холма оленя, откуда спасения тому нет, разве что – на небе. Вот и луна, застыла в испуге, и хоть продолжала светить, но тревожен был свет ее и хрупок.
Под такой-то луной, горбясь от тяжести павшей на их плечи опасности, пробиралось лесом собранное мамашей Фи ополчение. То, которое было, а другого никакого и не было. Впереди леший, открывал проходы, за ним, чуть подотстав, шли Ягодина Ниевна со Снегуркой, и дальше, растянувшись от самой корчмы, вооруженное обожженным на кострах дрекольем, лесное воинство.
Поблескивал в лунном свете распределенный по войску металл мамашиных вооружений и доспехов: там щит, там меч, там латы. Шолом, нахлобучив на голову по самые плечи, удерживая его в таком положении обеими руками и блестя из самой глубины испуганными глазами, несла та самая молодая смешливая кикиморка, что подавала Бармалею-гостю пирог. Ступу тащили десятеро. Могли бы и сами в ней ехать, но никто не спешил умирать, поэтому перемещались медленно, хотя и неотвратимо. Одна Снегурочка всю дорогу забегала вперед, дальше лешего, после чего поджидала со скорбным ликом и его, и хозяйку, и всех остальных.
– Пойдемте скорей, – раз за разом просила она. Ей никто не отказывал, однако продолжали идти, как шлось. Однако ее просьбы, ее бессильное поторапливание не пропадали втуне, ибо являлись тем топливом, которое позволяло войску двигаться, а решимости его – вызревать.
Долго ли, коротко ли шли они, но путь их закончился, когда вышло войско к большой поляне, на краю которой темный и холодный, будто век заброшенный, стоял дом Деда Мороза.
На опушке остановились.
Велела Ягодина Ниевна подать свой доспех, и стала облачаться.
Тут заметила она, что Снегурочка и не думает останавливаться, и, как шла, так и идет дальше, к центру поляны, а там непонятно, что происходит.
– Эй! – закричала она громко и Снегурке, чтоб остановилась, и всем, кто ее слышит: – Держите ее! Семеро! И горе всем, коль не удержите!
Быстрые ноги догнали девицу, цепкие руки схватили ее за плечи и вернули назад. Войско расступилось, принимая, и сомкнулось вокруг нее, как море.
– Пустите меня! – просилась Снегурочка, сама не своя. – Не держите, любимые друзья мои! Мне должно идти!
– Это мы ещё посмотрим, кому куда идти, – отвечала ей Ягодина Ниевна. – Посмотрим и решим.
В доспех она уже облачилась, и даже шлем стальной на голову водрузила.
Шлем тяжелый, но шея мамаши Фи не гнется, не склоняется под тяжестью, голова не качается, а сидит на плечах гордо и раз за разом с вызовом обращается лицом в сторону противника.
– Посмотрим, – повторила она, как руководство к действию, и велела подать себе боевую ступу, которую тут же к ней, будто коня, и подвели.
Забралась Ягодинка в ступу, в деснице ее меч-кладенец, в шуйце щит, на главе – шолом.
– Ну, поехали! – сказала, и немедленно взмыла над землей, почитай, на три сажени. Сразу всем видно стало, кто в лесном войске главная ударная сила.
– Эгей! – вскричала Ягодина Ниевна по-молодецки и понеслась по воздуху вдоль опушки, да вокруг поляны. Надо же посмотреть да понять, что там противник замышляет.
Понять не поняла, но Карачуна, наконец, увидела.
Тот посреди поляны стоял, в окружении медведей-шатунов из своей личной свиты.
«А почему бы прямо сейчас не срубить его сверху, как капусту?» – подумала мамаша. И так легко ей показалось это сделать, что она сразу же через вираж ступу боевую в атаку бросила. Ну и сама, конечно, в той ступе мечом
