Фернандес показывал фотографию Элоисы Гомес всем, кого встретил на кладбище. Никто ее не вспомнил. Садовники ни в субботу, ни в воскресенье не работали. Площадка для садового мусора огорожена густыми кустами. По мнению Фернандеса, Элоису Гомес вполне могли убить и спрятать в субботу утром. Ворота кладбища открылись в субботу в 8.30 утра, но до 10 посетителей почти не было.
Просмотрев отчеты, Фалькон продумал вопросы, с помощью которых он намеревался сломить упорство Консуэло Хименес, если таковое у нее еще сохранилось.
Вскоре собрались члены группы. Фалькон указал им на малую продуктивность их действий и отправил на кладбище и в промышленную зону ту же троицу, что и прежде. Рамиреса он попросил на минутку выйти и объявил Пересу, что отстраняет его от расследования, так как не видит в нем должного интереса к делу. Разъяренный Перес вылетел вон.
В кабинет вернулся Рамирес и встал у окна, разминая кулак, словно собирался кого-то ударить. Он прекрасно понимал, что сейчас произошло. Фалькон велел ему отправиться с экспертом-криминалистом домой к Элоисе Гомес и произвести там тщательный осмотр. Рамирес молча вышел из кабинета. Фалькон позвонил Консуэло Хименес, которая, как всегда, сразу же согласилась с ним встретиться.
Они встретились в ее кабинете у площади Альфальфы. Сеньора Хименес. чувствуя, что сегодня он настроен по-боевому, прибегла к отвлекающим маневрам. Для начала она оставила его в одиночестве минут на пять, чтобы проверить, как ему готовят кофе.
— Вас чем-то не устроил отчет инспектора Рамиреса о нашем… нашей дискуссии? — спросила она, отодвинувшись с креслом от письменного стола с чашечкой кофе и вскинув ногу на ногу.
— Нет, вполне устроил, — ответил Фалькон. — Рамирес хороший полицейский и недоверчивый человек. Он чувствует, когда кто-то лжет, чего-то не говорит или недоговаривает. Вы удовлетворили его любопытство по двум пунктам.
— Мы все лжецы, старший инспектор. Это у нас в крови. Я люблю своих сыновей, и, в общем-то, они славные мальчишки, но… они врут. Инстинктивно. Вспомните, сколько раз ваша мать входила в комнату, чтобы спросить, кто разбил стакан или чашку, и как часто она слышала в ответ: «Он сам упал». В человеке заложена хитрость.
— Вы думаете, я только и делаю, что общаюсь с людьми, которые жаждут говорить правду? — поинтересовался Фалькон. — Убийство — более мощный стимул к всеотрицанию, чем любое другое преступление, исключая, возможно, изнасилование. Поэтому, если мы в ходе расследования встречаем кого-то, имеющего серьезный мотив и притом подозрительно скрытного, мы, естественно, постоянно к нему возвращаемся, пытаясь узнать, что же он утаивает.
— И поэтому вы теряете время со мной, — съязвила она.
— Вы с нами не откровенны.
— В жизни я придерживаюсь одного правила: никогда не лгать себе.
— А все другие формы лжи вы, надо полагать, признаете?
— Представьте себе, что вы целый день будете резать правду-матку, — сказала она. — Каких бед вы натворите! Все застопорится. Рухнут политические системы. Адвокатура зайдет в тупик. В бизнесе начнется застой. И все потому, что это рукотворные системы делопроизводства. Даже в математике и физике приходится использовать далеко не совершенные данные, чтобы добраться до конечной истины. Нет, старший инспектор, без лжи вы не добьетесь правды.
— И где же вы постигли такую философию?
— Не в Севилье, — ответила она. — Даже Басилио El Tonto, при всей своей дурацкой образованности, до меня в этом смысле недотягивал.
— Да, здесь мой отец согласился бы с вами, — заметил Фалькон. — Он считал университет местом, где кучке идиотов предоставлена возможность внедрять студентам в головы всякие нелепые идеи.
— Мне нравился ваш отец… очень, — сказала она. — Я даже простила ему ту его маленькую хитрость, когда он продал мне свои «оригинальные» копии.
Фалькон заерзал в кресле. Эта женщина умела нажимать на болевые точки.
— Полагаю, управляя ресторанами, вы развили в себе одно качество — бережливость, — продолжил он. — Бережливость во всем, и в признаниях тоже, вот в чем дело… я надеюсь.
— Я искусно упакована, старший инспектор. Я научилась себя подавать. А теперь вам и, возможно, половине полицейского управления известны обо мне такие вещи, которые знала только я. Но я их знала. Я проживала с ними каждый день. И мне, естественно, крайне неприятно, что их вытащили на свет божий, однако я подавила в зародыше инстинктивный позыв все отрицать. Отрицание — верный путь к забвению. Повернуть вспять трудно. Мой муж достиг единственно возможного конца Calle Negacion.[92]
— Но с чужой помощью, не так ли? — спросил Фалькон.
— Он стал жертвой. Он сунулся в опасный мир. Я лишь разок заглянула туда, и меня обдало ледяным холодом. Мой муж ограничился пониманием лишь одного аспекта этого мира — его рептильной кровеносной системы, перекачивающей потоки денег. Но что, по-вашему, видят обитатели этого мира, когда в их круг затесывается человек, подобный Раулю Хименесу? Я могу вам сказать: они не видят достоинств, благодаря которым он стал преуспевающим бизнесменом. Они видят слабости. Они видят слепца, ориентирующегося на ощупь.
— Вы развили целую теорию.
— Мне же пришлось вчера выслушивать инспектора Рамиреса, развивавшего свои теории. Я проявила ангельское терпение, — сказала она. — Мне даже польстило, что крутые мужики из полицейского управления признали за женщиной способность разработать и осуществить такой сложный план. Хотя, впрочем, смерть Рауля делает меня владычицей всей его деловой империи, так что подобные качества мне, возможно, приписали вполне заслуженно.
— Империи, которую ваш муж пытался продать.
— Да, инспектор Рамирес делает из этого далеко идущие выводы, — заметила она. — Но подумайте, старший инспектор, убить проститутку, перенести тело на кладбище и положить его в мавзолей Хименеса. По-моему, странные действия для профессионального киллера.
— Я бы очень удивился, если бы у женщины вашего положения оказался под рукой набор профессиональных киллеров. Скорее вы обратились бы к кому-то, кого надеялись… подбить на такое дело.
— Я ни за что не доверилась бы до такой степени чужому человеку. Он имел бы надо мной власть всю мою оставшуюся жизнь, — сказала она, закуривая сигарету. — Но, поверьте мне, старший инспектор, я знаю, почему вы продолжаете цепляться ко мне.
— Не потому, что нам не к кому больше прицепиться, — соврал он. — Просто здесь всегда остаются непроясненные вопросы. Что-то всякий раз зависает. На днях вы сказали, что нет никакой отчетности о деятельности вашего мужа в строительном комитете «Экспо — девяносто два». Вчера вы заявили инспектору Рамиресу, что он может заглянуть только в ящики с семейными кинофильмами и ни в какие другие. Вы угрожали ему…
— А-а, вот новость так новость! Полицейское управление тоже держится на лжи, как и весь окружающий мир! — воскликнула она. — Вы можете заглянуть в любой из этих ящиков. Для меня они — древняя история. Они не имеют никакого отношения к моей жизни с Раулем. Врун ваш инспектор Рамирес.
