всего боимся увидеть, – до тех пор, пока какой-нибудь человек (вроде Булгакова) или случай не ворвется в нашу жизнь и не распахнет дверь в иные миры.
Я молчал обо всем, что происходило, – за исключением одного разговора с Поповом, когда я отважился коснуться опасной темы. Это случилось однажды утром, когда Булгаков спал и мы с Поповом неожиданно остались наедине. Я спросил, не замечал ли он, общаясь с Булгаковом, как внезапно и круто меняются манеры и голос его друга. Попов обернулся и, в упор глядя на меня светло-голубыми глазами, участливо произнес:
– Доктор Захаров! Вы, должно быть, совсем не щадите себя. У вас такой усталый вид.
Среди ночных визитеров, вселявшихся в тело Булгакова, был один, кого я испугался до паники. Он появился однажды вечером, когда я убирал немытую посуду и грязное белье, оставленное служанкой. Взор Булгакова вспыхнул возбуждением – и началось превращение. Тело его, я видел ясно, росло на глазах и принимало очертания огромного неуклюжего зверя; голос стал глубоким, и в нем послышалась неведомая мне доселе властность: хотя слова он произносил очень тихо, казалось, что даже стены содрогаются от их звучания. Остро запахло горящей серой. Этот персонаж явился лишь однажды, но я никогда не смогу стереть из памяти ни его голос, ни слова, сказанные им:
– Я – Ахриман[15], самая темная сила на Земле. Я создан по образу и подобию человека, но я куда могущественнее любого из смертных. Я пришел, Захаров, рассказать тебе о чудесах, ждущих тебя в этом мире, о сокровищах, о которых ты вряд ли осмеливался даже мечтать.
Я молчал, пораженный. Голос продолжал:
– Вдыхал ли ты когда-нибудь благоуханный аромат женской груди? Прикасался ли к ней? Нежил ли бархатную кожу до тех пор, пока тело женщины не начнет источать иные запахи – густые, таинственные, дурманящие – и терпкая красота ее не захватит тебя в плен и не опутает душу твою чарами? Это та сила, которую я олицетворяю, она неумолимо влечет тебя в пучину красоты.
– О Боже, – выдохнул я и внезапно осознал, что призываю Всевышнего. – Кто ты?
Он не ответил, но продолжал:
– Забудь о Боге, Захаров. Бог давно мертв. Пусть несчастные, что обращают взор к нему и его жалким красотам, гоняются за пустыми иллюзиями. Идем со мной! Ты услышишь песнь Земли, дарующей тебе свои богатства и мощь. Ты сможешь обладать этой мощью. Ты самбудешь наделен колдовскими чарами, все человече-ствопадет к твоим ногам. Я устрою это для тебя – только внемли моего голосу. Чего ты хочешь, Захаров, мой друг? Только пожелай – я исполню. Все сделаю для тебя! Мы вместе забудемся в безумной пляске, упиваясь красотой, властью и бесценными дарами заемного мира!
– Я ничего не хочу, – проговорил я, – только бы вернуться к жизни обычного человека.
– Разве ты не жаждешь познать самые тёмные из глубин – чарующие глубины женщины? Разве не хочешь погрузиться в её недра – мягкие, обволакивающие, податливые? Все женщины – твои, Захаров, они созданы для тебя. Возьми их, всех до одной, заройся в их груди, утони в их прелестях. Пусть плачут от счастья быть твоими рабынями, пусть вопят от боли, причинённой твоею мощью. Вот власть, которую я предлагаю тебе, Захаров.
Я слушал Ахримана, потрясенный, не в силах отвести глаз, точно кролик, завороженный взглядом удава.
– Внемли же мне, Захаров. На Земле есть простые, заурядные люди. Они лишены воображения и влачат жалкое существование, ни разу не вкусив блаженства. Тебе не по пути с ними. У тебя есть еще время. Ты, с твоим острым умом, сможешь весь мир подчинить своей воле – только слушай меня, слушай мой голос!
И так же внезапно, как возник, Ахриман бесследно растворился. Тело Булгакова пронзила судорога, глаза закрылись. Ахриман исчез навсегда.
Однажды ночью, в конце февраля, появился еще один персонаж. Подобно Сочинителю, он знал – хотя и совсем немного – о существовании некоторых других фигур. У него, в отличие от Булгакова, было худое, вытянутое лицо, и он неотрывно смотрел на меня сверху вниз, даже когда я возвышался над ним.
Я назвал его Модератор. Модератор часто рассказывал мне голосом, полным вселенской усталости о том, как «другие» – себе же во вред – пренебрегали его советами. Когда он появлялся, движения Булгакова становились резкими, угловатыми и скованными. Говорил Модератор медленно, словно нехотя, цедя слова; речь его напоминала проповедь священника, не скрывающего презрения к собственным прихожанам.
– Не выдавай тайн своих даже самым близким, – поучал меня Модератор однажды ночью. – Неужто ты ждешь верности от других, если сам на нее не способен?
Я пожал плечами.
– Ну ладно, расскажу тебе о Марии из Магдалы.
Мария из Магдалы
Мария из Магдалы стояла у подножия креста и держала чашу, в которую пролилась кровь и вода из раны распятого Учителя. Неизъяснимое волнение охватило ее в эту минуту. До этого она считала, что все поняла из вечерних бесед Учителя, о которых ей рассказал Фома, но теперь она чувствовала, что какая-то новая великая тайна встала перед нею. Она знала, что безошибочны слова Учителя, но она видела, как в муках умирали и те, кто был верен идее, и те, кто ее отвергал. Но только теперь открылось ей, что не просто человеком был Учитель, что не умер он, а только ушел от них по-своему, одному ему известному пути, принеся в жертву нечто гораздо большее, чем только земная жизнь, и его тайна ушла вместе с ним.
И когда римский воин вырвал из рук Марии чашу с кровью Распятого и прогнал ее, она решила посвятить свою жизнь тому, чтобы узнать об этой тайне любимого Учителя. Она знала, что должна для этого отправиться в страну Кеми, как называли тогда Египет, ибо Он пришел, по слухам, оттуда, и оттуда же к Нему приходили какие-то неведомые люди, с которыми он говорил без учеников…
Однажды, когда была объявлена облава на христиан, Марию схватили римские солдаты, пришедшие в катакомбы со шпионами. Мария знала, что всех христиан бросают на растерзание зверям в цирке, и с радостью ждала своей участи. Поэтому, когда от нее потребовали, чтобы она показала, где на этот раз собираются последователи Распятого, она с готовностью повела солдат по подземным галереям. Долго, очень долго вела их она и, в конце концов, вывела далеко за город, к Аппиевой дороге. Так христиане были спасены, а Марию, после пыток, на следующий же день звери растерзали на большой арене Колизея.
Испустила Мария последний стон и
