только левой рукой. Правая так и осталась бесполезной крабьей клешнёй. — Вероятно, потому что мальчик стал большим, встретил свою женщину и хочет с ней спать на законных основаниях.
— Мальчик… — ещё один всхлип и слезы уже водопадом хлещут, не остановить.
Мальчик… Нет, уже никакой не мальчик. Ребёнком он впервые ступил на этот берег, который теперь называется Лан’ар’Эрэ — земля Лан. А с тех пор двадцать лет прошло. Двадцать долгих лет. И крошечный посёлок, едва переживший свою первую зиму, давно превратился пусть в маленький, но всё-таки городок. Между прочим, насчитывающий уже три с половиной тысячи живых душ. И местные — это только четверть. Не любят они элвийские поселения, заходят только по необходимости.
И копи из ям, в которых по колено в грязи измождённые рудокопы кирками выгрызают породу, стали полноценными шахтами. А вверх по реке этой весной открыли уже третью золотомойную артель. Пушнина из Лэрэ на Инкейре продаётся куда дороже своего веса в золоте. И уже несколько лет «Водная Дева» и «Новая Звезда» выгружают у причалов не шерсть, семена, плуги и оружие. А вина, фарфор, новейшие ружья. В следующем году привезут паровой насос.
На месте же убогой землянки стоит трёхэтажный бледно-розовый особняк. Да, с флюгером в виде духа ветра. Ну, или голой девицы — это кому как больше нравится.
Всё меняется. И мой старший сын уже далеко не мальчик. Неужели наше время тоже прошло? И Пути разойдутся?
Сколько этих дорог осталось за спиной, сколько перекрёстков прошли лишь для того, чтобы никогда больше не встретиться? О скольких из них — тех, с кем у нас было одно время — я даже не слышала больше?
Вести с Инкейра до нас доходят с большим опозданием, если можно назвать опозданием задержку сроком на год, а то и дольше. Я знаю, что Арика так и не вышла замуж, не родила ребёнка. Зато любима народом и при жизни её называют Великой Королевой. Мой же братишка, когда-то «гостивший» у неё, не только весьма выгодно женился, но и стал канцлером.
Но вот об Островах практически ничего не известно. Слишком они маленькие и незначительные, чтобы вести про них долетали за океан. Да, была битва, получившая даже какое-то официальное название. После неё Архипелаг уже совсем не номинально стал провинцией Арана. На этом всё.
Конечно, если б хотела подробностей — узнала. Только не хочу. Разум подсказывает: они все погибли в той самой последней безымянной битве. Или потом их казнили, как мятежников. Но от таких мыслей легко отмахнуться.
Хочу верить — и верю! — что Райлу хватило ума договориться с королевой. И теперь он живёт в хорошем поместье — может даже и на материке — растит детей. А Ярил подался-таки в Мудрые, но не островные, а наставничает в Аране. Почему бы ему не возродить ту духовность, о которой он пёкся. Отец же с братьями остались на Тайлессе, рыбачат, разводят овец. И кто мне помешает думать, что Велесс стал главным поставщиком шерсти? Ведь не могли же погибнуть все овцы, которых я с таким трудом завезла, верно? Редгейв же нашёл себе уютную вдовушку, и они вместе приглядывают за кабачком как раз на пересечении двух трактов.
???????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????
Так неужели теперь мой собственный сын уйдёт и останется только гадать, куда же его завёл Путь? Это несправедливо!
Бывает и так: дети вырастают и исчезают. День проходит за днём, ночь за ночью, сменяются лица. А потом, наверное, наступит понимание: у них уже какая-то своя — отдельная от тебя — жизнь. И они с упорством, которое так восхищало, отстраивают её по собственным планам. И места для тебя там не осталось.
Но вместо Дайрена придёт осень. Моя осень. А за ней зима и…
— Отец? Вы что тут прячетесь? Мамочка, ты плачешь, что ли?
Вот он мой красавец-сын. Выше отца на голову и в плечах шире в два раза. С возрастом шевелюра потемнела — медь с золотом. А глаза остались прежними — чистые топазы. Он красив, куда там Даймонду со всем его лоском. Это мужчина. И по-женски я понимаю эту девочку, новоиспечённую жену, которая боится его руку отпустить. Наплачешься ты с ним ещё, моя дорогая. Слишком он хорош, даже для тебя. Впрочем, ещё не родилась женщина, его достойная.
Облапал, медведь эдакий, закружил.
— Мамочка, я так счастлив! — шепчет лихорадочно. Конечно, выпил он уже изрядно. Только я-то вижу — не от вина пьян. — Я так её люблю! Не плачь, пожалуйста! Всё хорошо. Вот теперь всё точно хорошо!
— Да я верю, — заверяю гундосо — из-за слёз. Но всё же улыбаюсь, шлёпаю его по плечу. — Поставь меня.
— Я смотрю, семейная часть торжества переместилась в кусты? Тут уютнее? Впрочем, наверное, вы правы. По крайней мере, тут не так шумно, — Налин вздёргивает-ломает бровь — точь-в-точь отец. И на физиономии такой скепсис и призрение ко всему, что руки чешутся её отшлёпать. Вот уж точно — натеривская кровь. — Кстати, папа, дядя Нагдар напоил-таки Ланара брагой и, кажется, братишка собирается заснуть мордой в костре. И фонарь под глазом ему я поставила, не волнуйся.
— Я и не волнуюсь, — пожимает плечами Даймонд, посмеиваясь.
Дайрен, меня не отпуская, подхватывает ещё и сестру. И снова кружится.
— Как же всё хо-ро-шо!.. — орёт.
Нет сил — смеюсь. И от его ошалелого счастья смеюсь, и от недовольной физиономии Налин. Ещё и младшая пришкандыбала, уцепилась за отцовскую штанину. Конечно, тут же оказалась у любящего папеньки на руках — как же, позднее негаданное счастье, принцесса. Сидит, насупившись, ненавидящим взглядом сверлит невестку, застенчиво жмущуюся у дерева: украла братика, змея подколодная, разлучница!
Уже не смеюсь — в голос хохочу. Дайрен разошёлся: кружатся костры, пляшут искры в безумном хороводе, выплясывают звёзды. Как это я их раньше не видела?
Сама не понимаю, как снова оказываюсь в объятиях мужа. И дети куда-то делись. Собственно, всё пропало, остался только он. Совершенно седой и морщины глубокие, резкие. Но в жёлтых глазах горит всё тоже пламя, как отражение костров, которых на самом деле тут нет.
Помниться, я думала, что любви не хватит даже на то, чтобы дотянуться через океан. Да полноте! Её на самом деле много, очень много. Может быть, она даже больше мира. Черпай — не вычерпаешь. И она гораздо сильнее всех духов вместе взятых. Просто мы иногда забываем про неё, перестаём верить в могущество. А ведь только любовь способна свести любые пути в единую дорогу, объединить времена и даже, наверное,
